Порой подсудимых, обвиненных в воровстве, бродяжничестве, попрошайничестве, разбое, просто высылали за пределы губернии, что ничуть не мешало тем сразу же возвращаться назад (и так по много раз).
Даже в случае осуждения реальных варнаков в судопроизводстве преобладала практика малых сроков, так что не приходилось надолго отрывать босяка от привычного ему окружения.
Побеги же с каторги, и уж тем более из сибирской ссылки, были явлением повсеместным.
С другой стороны, само общество, расслабленное либеральными реформами Александра II, расцветом нигилизма, народничества и т. п., уже иначе смотрело на полицейские усилия властей.
Как писал знаменитый глава Петербургской сыскной полиции Иван Путилин, «мошенники рассчитывают именно на то, что никто из прохожих или посторонних не подаст помощи, не вмешается в дело, опасаясь разных неприятных последствий: продолжительных допросов, многократного вызова в свидетели… Безнаказанность многих преступлений часто является следствием той боязни, которую обнаруживает обыватель к участию во всех инцидентах, могущих окончиться полицией и судом».
Эти тонко подмеченные выводы газетчиков и профессионалов начала XX века создали вокруг ростовской уголовной босоты такую же кандально-романтическую ауру, которая к этому времени прочно закрепилась за одесскими жульманами.
Понятие «ростовский вор» (не убийца, не мошенник, не шулер, а именно вор) стало отождествляться с высшей лигой отечественного криминалитета, а в быту экстраполировалось на любого ростовца, в пику Одессе-маме величавшего свой город «папой» (что можно наблюдать и по сей день).
На допросе у околоточного настоящий куклим четырехугольной губернии (бродяга, не помнящий родства) на стандартные вопросы вроде: «Кто таков, как зовут, чьих будешь?» — отвечал: «Зовут зовуткою, а величают уткою. Одесса — моя мама, Ростов — папа, гуляй, рванина».
Учитывая давние профессиональные связи преступников обоих портовых городов, семейный мезальянс им был обеспечен. Так они рука об руку и вошли в блатной «загс».
Да и после Октябрьской революции в мире «коротких жакетов» мало что изменилось.
Известный франко-польский коммунист середины прошлого века Жак Росси, отсидевший в самых известных тюрьмах и лагерях СССР почти 15 лет за шпионаж, утверждал в своем «Справочнике по ГУЛАГу» (1991): «В XIX веке и до начала 40-х годов XX века Одесса была главным центром российской уголовщины. Среди одесских блатных было много евреев и ряд блатных слов происходит из идиша… А после Одессы Ростов-на-Дону стал одним из важнейших центров советской уголовщины».
Это нашло отражение и в «шпанском» фольклоре, создав массу прозаических, поэтических и музыкальных произведений, упоминающих обоих «супругов»:
Обе криминальные столицы империи по плотности «мазурского» населения на тысячу жителей оставили далеко позади более крупные города: Санкт-Петербург, Москву, Варшаву, Ригу, Киев, Тифлис, Лодзь, Харьков. Конечно же, и в этих, и в иных городах России своего разномастного жулья всегда хватало. Были и свои звезды, и легендарные профи, и буйные душегубы-отморозки, и известные на всю страну целые бандитские районы, но вот Одесса и Ростов всегда брали и числом, и умением.
Впрочем, прогрессивные умы того времени находили в этом и рациональное объяснение.
«Город Ростов, — писал журнал «Современник» в 1863 году, — очень цивилизованный город… что в городе Ростове мостовые очень дурные, что в городе Ростове спуски к реке такого рода, что едущий легко может сломить себе шею, что почтенные жители Ростова ходят по городу в потемках, стукаясь лбами, что, по словам описателя Екатеринославской губернии, г. В. Павловича, в городе Ростове прекращаются все сообщения, и базары пустеют, когда пойдут дожди и грязь покроет все пространство улиц и площадей, — то это не составляет еще никакого возражения против цивилизованности Ростова. Во всей России цивилизация шла таким путем, что люди цивилизующиеся начинали пить сначала шампанское, волочиться за актрисами, жуировать, заниматься чувствительной и самовосхитительной литературой, и потом уже, по истечении многих десятков лет, и то не всегда, переходили к заботам об общественных удобствах и вообще к делам серьезным. Не может же и Ростов, как сын общей нашей матери земли русской, идти каким-нибудь другим путем цивилизации, а не тем, которым шла и идет она всегда».