Скрипнула ступенька, другая, Хэйксвилл услышал голоса девушки и офицера. Он уронил кивер прямо на ребенка, вытащил из-за пазухи пистолет и замер, прислушиваясь, с байонетом в левой руке и пистолетом в правой. Ребенок снова заплакал во сне, Тереза открыла дверь и начала ласково бормотать что-то по-испански.
Вдруг она резко остановилась.
- Привет, мисси! Привет! Помнишь меня? – Хэйксвилл расхохотался. Лицо его, еще более желтое в неверном свете свечи, дернулось, рот оскалился в ухмылке, обнажив почерневшие зубы и гнилые десны, грубый шрам на шее налился кровью.
Тереза посмотрела на ребенка, на байонет, занесенный прямо над кроваткой Антонии, и ахнула. Ноулз оттолкнул ее, вытащил саблю, но грохнул, разбудив ребенка, выстрел, пуля отбросила Ноулза назад, и последнее, что он слышал в жизни, был смешок Хэйксвилла.
Хэйксвилл, продолжая держать байонет над ребенком, сунул еще дымящийся пистолет обратно за пазуху. Его голубые глаза повернулись к Терезе, но та смотрела только на байонет.
- Он нам не нужен, мисси, правда? Для того, что здесь будет, нужны только двое, - он снова усмехнулся, но глаза были холодны, а байонет не дрогнул. – Закрой-ка дверь, мисси.
Тереза выругалась, и он рассмеялся. Сейчас, когда темные волосы так изящно обрамляли ее лицо, она была даже красивее, чем он помнил. Хэйксвилл правой рукой подхватил девочку, та заплакала, пеленки ее развернулись. Тереза метнулась было к ней, но байонет предостерегающе сверкнул, и она остановилась. Левая рука Хэйксвилла поднесла заточенное острие к нежному, мягкому горлышку.
- Я сказал, закрой дверь, - голос его был тихим и низким, он видел страх на ее лице. Желание росло в нем, становилось все сильнее и сильнее.
Она закрыла дверь, отпихнув мертвую ногу Ноулза. Хэйксвилл кивнул.
- Теперь запри на засов.
Кивер все еще лежал в детской кроватке. Хэйксвилл сожалел об этом, потому чтобы мамочка, его мамочка, увенчанная жемчужной диадемой, все увидела, но ничего не поделаешь. Он медленно двинулся к Терезе, та отступила к кровати, где была спрятана винтовка. Он ухмыльнулся, дернулся, в голосе сквозил триумф:
- Ну что, мисси, только ты да я. Только ты да Обадия.
(обратно)Глава 29
- Куда?
- Одному Богу известно! – Шарп лихорадочно искал главную улицу: за центральной брешью их открывался целый ворох. Он решил выбрать наугад и побежал в первую попавшуюся: – Сюда.
Впереди слышались крики, выстрелы, на мостовой валялись трупы, хотя было слишком темно, чтобы определить, кому не повезло, французам или испанцам. Улица была залита кровью и нечистотами, выброшенными прямо из окон, Шарп и Харпер постоянно поскальзывались. Из-за угла показался свет, и Шарп инстинктивно поднял палаш, держа его на манер пики, но не остановился.
Впереди открылась дверь, из нее высыпали люди, а за ними, перегородив проход, появились огромные винные бочки, которые солдаты начали долбить прикладами, пока те не треснули. Вино водопадом полилось на мостовую, люди падали на колени, пытались ловить губами хлещущие струи, черпали пригоршнями. Чтобы пробиться сквозь толпу к небольшой площади, Шарпу и Харперу пришлось пустить в ход локти и тяжелые каблуки. Свет, привлекший их внимание, оказался пламенем горящего дома, убедительно дополнявшего творившееся вокруг: пожалуй, так средневековый художник изобразил бы ад, где черти в красных мундирах пытали и мучили жителей Бадахоса. В центре площади бессмысленно блуждала, вся в крови, обнаженная рыдающая женщина, она уже потеряла чувствительность к боли и ничего не соображала. Когда очередная группа солдат, ворвавшихся в город через брешь, набросилась на нее и куда-то потащила, она не возражала, только плакала – и так было повсюду. Кто-то из женщин пытался бороться, кто-то погиб, кто-то был вынужден смотреть, как убивают их детей – а вокруг скакали полунагие и полупьяные победители, обвешанные добычей.
Иногда черти дрались между собой за женщин или вино: Шарп видел, как два португальских солдата закололи британского сержанта, ухватили женщину, прятавшуюся за его спиной, и потянули в дом. Ее ребенок, истерически крича, попытался вбежать вслед за ними, но дверь захлопнулась перед его носом. На лице Харпера отразилась ярость. Он ударил в дверь ногой, выбил замок и ворвался в дом. Раздался выстрел, расколовший притолоку, и на улицу, вышвырнутые могучей рукой, поочередно вылетели оба португальца. Ирландец приобнял ребенка, завел его в дом, прикрыл, насколько смог, дверь и пожал плечами: «Не они, так другие, до нее все равно доберутся».