— А скольких сегодня убил ты?
Шарп вспомнил мясорубку в орудийном гнезде:
— Не знаю. Двух? Трёх?
— Мало. Ты скучал по мне?
— Да. — Он смутился.
— Я скучала по тебе, — испанка сказала это буднично, как говорится только чистая правда.
— Слушай, — Тереза отстранилась и указала на своих партизан, — Они ждут меня. Вы идёте в Бадахос?
Вопрос застал его врасплох. Это был секрет Полишинеля, но официально армии никто ничего не объявлял:
— Полагаю, да.
— Хорошо. Значит, я останусь. Только предупрежу своих.
— Ты… что?
— Ты больше меня не хочешь? — она снова дразнила его. — Я всё объясню, Ричард, позже. Нам есть где остановиться?
— Нет.
— Надо найти, — она вскочила в седло, — Я отпущу своих. Подождёшь?
Шарп отдал честь:
— Так точно, моя госпожа!
— То-то же.
Она поскакала к гверильясам, а Шарп повернулся к огню. Тереза вернулась, и он не собирался её больше отпускать. Стрелок вспомнил её слова. Бадахос. Точка пересечения, в которой сходятся пути британцев, французов, испанцев. Туда направляются артиллеристы, пехотинцы, кавалеристы, сапёры…
Как выяснилось, любовники тоже. В Бадахос.
Они заняли дом у самых городских стен — бывшее пристанище французских пушкарей. На кухне нашёлся чёрствый хлеб и холодный язык. Шарп разжёг очаг и смотрел, как Тереза беспомощно тыкает твёрдую буханку штыком. Он рассмеялся. Она сверкнула глазами:
— Что смешного?
— Необычно видеть тебя в роли домохозяйки.
Девушка погрозила ему лезвием:
— Послушай, англичанин, я могу вести хозяйство, но не стану этого делать для мужчины, который насмехается надо мной! — она задумалась. — Интересно, что будет, когда война закончится?
Шарп веселился:
— Ты вернёшься на кухню, женщина!
Тереза грустно кивнула. Подобно другим испанкам, она вынуждена была взять в руки оружие, так как слишком многие мужчины предпочли отсидеться дома. Мир, в конце концов, будет заключён, к мужчинам вернётся их храбрость, и они отошлют своих женщин к мётлам и сковородам.
Шарп видел печаль на её лице:
— О чём ты хотела со мной поговорить?
— Позже.
Они поели, запивая пищу бренди, залезли под одеяло, покрывавшее некогда спину французской лошади, и любили друг друга с жаром, которым одаряет влюблённых долгая разлука. Шарп был счастлив. Покой маленького домика в захваченном городе нарушала только перекличка часовых на стене, лай собак да тихое потрескивание дров в очаге. Стрелок знал, что это ненадолго. Тереза не из тех женщин, что покорно следуют в обозе за мужем-солдатом. Гордая испанка жаждала мстить французам за себя, за свою семью и народ. Тереза вернётся на свои разорённые врагом холмы, к пыткам и засадам. Счастье, думал Шарп, всегда призрачно. Распорядись судьба иначе, он мог бы стать кучером, лесником или кем-нибудь ещё и, может, тоже был бы счастлив. Но он стал солдатом.
Тереза гладила его по груди, затем обняла. Её пальцы коснулись заросших рубцов на спине Шарпа:
— Ты нашёл тех людей, что секли тебя?
— Не всех, — много лет назад рядовой Шарп был несправедливо подвергнут телесному наказанию.
— Как их звали?
— Капитан Моррис и сержант Хейксвелл.
— Ты найдёшь их?
— О, да.
— Они будут мучиться?
— Очень.
— Хорошо.
Шарп усмехнулся:
— Я думал, христиане прощают своих врагов.
Она пощекотала его волосами:
— Только после того, как убьют их.
Испанка посмотрела ему в глаза:
— Ты не христианин.
— Зато ты — да.
Тереза помрачнела:
— Святоши не любят меня. Говорить по-английски я училась у священника, отца Педро. Он был ничего, но прочие… — она плюнула в огонь — Они не допускают меня к мессе. Потому что я плохая.
Девушка разразилась длинной испанской фразой, выражавшей её мнение о попах. Выплеснув эмоции, Тереза села и оглядела комнату:
— Те свиньи должны были оставить нам хоть немного вина.
— Мне не попадалось.
— Ты не искал. Ты думал, как бы побыстрее залучить меня под одеяло.
Встав, она принялась рыскать по комнате. Шарп следил за ней, любуясь хищной грацией её сильного и стройного тела. Тереза открывала шкафы и выбрасывала на пол их содержимое.
— Видишь, — в руках она держала бутылку, — Вино у лягушатников есть всегда.
Перехватив его взгляд, Тереза посерьёзнела:
— Я изменилась?
— Нет.
— Ты уверен? — она встала перед Шарпом, обнажённая.
— Я уверен. Ты бесподобна, — он недоумевал, — А что могло измениться?