Дверь открылась, скрепя петлями. Ноулз нырнул внутрь, и сержант начал действовать. Неожиданно ловко для такой туши он взобрался по решётке, вцепился в край балкона, подтянулся и мгновением позже перевалился через перила. Приникнув к щели в деревянных створках, сержант осмотрел комнату. Там никого не было. Понатужившись, он с треском высадил хлипкую преграду и выждал, не всполошатся ли хозяева. Но шум, видимо, отнесли к тому содому, что творился в городе. Обадия обнажил штык и вошёл.
Детский плач заставил его повернуть голову. В деревянной колыбельке спал ребёнок. Шарпово отродье. Хейксвелл хихикнул и приблизился. Дитя плакало во сне. Сержант скинул кивер. Нагнувшись над колыбелью, он шепнул:
— Видишь, лежит. Совсем, как я когда-то, да, мамочка? Совсем, как я.
Ребенок пошевелился. Обадия успокаивающе забубнил:
— Баю-баюшки-баю, баю-баюшки-баю… Помнишь, ты пела так своему Обадии, мамочка?
Скрипнула лестница. У входа в комнату послышались голоса Терезы и офицера. Сержант выронил кивер в кроватку и достал из-за пазухи пистолет. Он замер со штыком в левой руке и пистолетом в правой. Дитя снова заплакало. Тереза мягко заговорила по-испански, открывая дверь. И обмерла.
— Привет, мисси! — жёлтая харя дёргалась, из-под растянутых в ухмылке губ на свет выползли источенные гнилью зубы. Хейксвеллу было весело:
— Привет, помнишь меня?
Тереза смотрела на штык, занесённый над колыбелью и дыхание застревало в горле. Ноулз отодвинул её и ринулся в комнату. Прогремел выстрел. Пуля отбросила капитана назад, и мерзкое бульканье Хейксвелла стало последним, что Ноулз услышал на этом свете.
Сержант спрятал дымящийся ствол обратно в куртку, не спуская глаз с Терезы:
— Он нам мешал, правда, мисси? — Хейксвелл хихикал взахлёб, — Затвори-ка дверь.
Она выругалась, но Обадию трудно было пронять бранью. Хейксвелл подсунул правую руку под дитя. Девочка захныкала. Тереза рванулась к ней, но покачивание штыка остановило мать. Сержант вытащил Антонию из колыбели, спутанные пелёнки, тянущиеся за ней, он неловко подобрал кистью той же руки. Лезвие легло на тонкую шейку младенца.
— Повторяю, закрой дверь!
Страх на её лице, долгожданный страх, от него возбуждение Обадии разгоралось, как пожар в степи.
Тереза отодвинула ноги Ноулза с порога и выполнила приказание. Хейксвелл кивнул:
— Умница. Засов.
Щёлкнула задвижка. Кивер так и валялся в люльке. Хейксвелл пожалел, что у него заняты руки. Ему хотелось, чтобы матушка видела его триумф. Сержант пошёл к Терезе, та стала пятиться к своей постели, где дожидалась своего часа заряженная винтовка.
— Только ты и я, мисси. Ты и Обадия.
ГЛАВА 28
— Куда?
— А Бог весть!
Которая из этих улочек идёт к главной площади, определить было нелегко и, в конце концов, Шарп нырнул в первую попавшуюся.
— За мной!
Город полнился криками и стрельбой. Всюду валялись убитые, то ли французы, то ли испанцы. Впереди засветился перекрёсток, и Шарп прибавил ходу. Сзади пыхтел Харпер. Ворота ближайшей усадьбы распахнулись. Из них выкатились винные бочки. За ними на мостовую высыпали соотечественники Шарпа. Прикладами они выбили донца, и вино мутной рекой хлынуло на камни. Солдаты ложились на землю, припадая к хмельному потоку губами, черпали пригоршнями. Перепрыгнув через алкогольную Лету[12], Шарп и его спутник оказались на маленькой площади. Один из домов пожирал огонь, бросавший адские отсветы на разворачивавшиеся посреди площади апокалиптические картины. С горожанок срывали одежду, насиловали, убивали. Убивали их детей. В самом центре стояла окровавленная голая девушка. Она уже не кричала, молча глядя на то, что творится вокруг, пока какой-то из этих бесов, полупьяный, полуодетый, увешанный награбленным добром, не бросил её наземь, чтобы удовлетворить свою похоть.
Другие дьяволы дрались между собой, не поделив жертву или спиртное. Два португальца вонзили штык в спину сержанту-англичанину, выволокли из-под него женщину и затащили в дом. Её маленький сынишка с плачем бежал по пятам. Грубым тычком ребёнка сбили с ног. Дверь захлопнулась. Харпер не выдержал. Сильным пинком он вышиб дверь и скрылся в здании. Спустя миг негодяи вылетели наружу друг за другом и, упав, больше не двигались. Харпер с искажёнными яростью чертами лица вышел, бережно поднял маленькое тельце, занёс к матери и, возвращаясь на площадь, приставил дверь ко входу. В ответ на взгляд Шарпа ирландец безнадёжно вскинул плечи: