Персональный компьютер, который меня пригласили чинить, а вернее сказать, его жалкие останки, были аккуратно сложены на подоконнике, кучка к кучке: разломанная надвое клавиатура в россыпи выпавших клавиш, разорванный кабель, некогда соединявший монитор с видеокартой, сам монитор, в экране которого зияла дыра, формой подозрительно напоминающая ножку стула, которая, кстати, валялась здесь же. Сильнее всего досталось системному блоку, изуродованный корпус которого выглядел так, словно по нему прямой наводкой шарахнули из то ли ракетной, то ли зенитной… в общем, из гаубицы! Одного взгляда на материнскую плату, от которой как будто откусили приличный кусок, хватило мне, чтобы сообразить: реанимации не подлежит.
– Это прапорщика компьютер, – шмыгнув носом, сказал солдатик. – Он нам его на выходные выдал, и компьютер, и принтер, чтобы, значит, распечатать. Грозился, если что случится, расстреляю, говорит, каждого девятого.
– А почему не десятого? – рассеянно спросил я, присаживаясь на корточки возле подоконника.
– А каждому десятому он обещал собственными руками… ну… – Лопоухий снова беспомощно зашмыгал носом.
– Угу. – Я кивнул, как будто его признание что-то объясняло, и уточнил: – Вы его что, роняли?
Шмыг-шмыг.
– Ну да.
– С подоконника? – уверенно констатировал я.
– Ну да. – Шмыг-шмыг. – А там – третий этаж.
Я привстал и выглянул в окно, только теперь обратив внимание, что оно вовсе не распахнуто, как мне сперва показалось, а, напротив, защелкнуто на все шпингалеты и местами даже заделано паклей. Просто в нижней части рамы отсутствовало стекло, осколки которого еще можно было разглядеть на газоне внизу.
– Решили проверить, как невесомость влияет на быстродействие системной шины? – усмехнулся я.
– А? Что? – Солдатик затрепетал ресницами.
– Да ничего. – Я выбрал кусок клавиатуры побольше, зачерпнул пригоршню клавиш и стал одну за другой вставлять их в надлежащие гнезда.
– Это все рядовой Гаурия. – Лопоухий понизил голос до шепота. – Вчера их «Динамо» играло с «Ураланом». Так он первый тайм еще держался, а когда стало два ноль, просто взбесился. Пока сообразили его простынями скрутить, успел два зеркала в туалете разбить, компьютер вот в окно выбросил, над знаменем части хотел… ну, надругаться. Еле отбили.
– Молодцы! – похвалил я, не скрывая сарказма.
Обиженное «шмыг-шмыг» повторилось раз пять.
– Мы еще принтер спасли. Хорошо, подключить не успели.
– Тогда действительно молодцы, – примирительно заметил я. – Чем же ему компьютер-то насолил? Почему телевизор не выбросил?
– А он… – солдатик приблизился ко мне на шаг и заговорил еще тише, – достать не смог. Телевизор вон где стоит, а Гаурия – он маленький. Хотел шкаф целиком обрушить, но там в стене дюбеля по десять сантиметров, вот он и схватил то, что ближе. А вообще-то он маленький, – повторил солдатик и закончил, обреченно покачав головой, – но нервный!..
– Ясно. – Я успел собрать нижний ряд клавиш, от левого шифта по мягкий знак включительно, прежде чем сообразил, что занимаюсь ерундой. – А меня-то вы зачем позвали? Молитву прочесть над усопшим? Максимум, что я могу сделать, это выразить соболезнования вашему прапорщику, а также каждому девятому бойцу, не говоря уж о каждом десятом. Потому что починить этот хлам, – я небрежно швырнул фрагмент клавиатуры на подоконник, – нереально.
– Да мы и не надеялись. – Шмыг-шмыг.
– А чего тогда?
– Ну… – Солдатик снова, как с ним уже случалось у ворот части, странно занервничал. – С прапорщиком пусть Гаурия разбирается. Это в понедельник, завтра. А нам бы сегодня… Очень срочно, понимаете… Деды говорят: дембель в опасности… – Он замолчал, окончательно стушевавшись, посмотрел умоляюще из-под пушистых ресниц и, осторожно потянув меня за рукав, добавил просительно: – Пойдемте, а?
Это прозвучало так по-детски, что я последовал за ним, даже не поинтересовавшись, куда, собственно, меня приглашают.
– Ты кого привел, Чеба? – грозно спросил маленький, по пояс голый человечек с фигуркой Будды и свежей ссадиной на левой скуле.
По этой ссадине и по заметному акценту я догадался, что передо мной тот самый рядовой Гаурия, а из того, что, несмотря на тон вопроса, человечек не сделал малейшей попытки оторвать спину от подушки, заключил, что его свирепость напускная.
Лопоухий проводник осторожно выглянул из-за моего плеча.
– Это… – он замялся.
Мы действительно не познакомились. Впрочем, теперь я знал, что паренька звали Чебой. Вряд ли это прозвище имело отношение к его реальным имени или фамилии, скорее к форме ушей.
– Олег, – шепнул я.
– Это Олег. Он в компьютерах разбирается.
– Точно? – прищурился низкорослый.
– Точно, точно, – подтвердил я, но то ли недостаточно громко, то ли слова гражданских в этой компании попросту не имели веса.
– Очень хорошо разбирается, – убежденно заверил Чеба, хоть мы с ним, как это у нас называется, «матерей» не скрещивали.
– Отвечаешь за него?
Чеба снова замялся, а я воспользовался возникшей паузой, чтобы осмотреться.
Помещение казармы, комнату размером со школьный спортзал, делил на две части ряд поддерживающих потолок колонн. Пространство слева от них занимал лабиринт из двухъярусных коек, тумбочек и табуретов. На койках вольготно расположились десятка полтора бойцов, судя по расслабленным позам и нарочитой небрежности в одежде, старослужащих. Четверо увлеченно играли в карты, остальные занимались кто чем: крепыш в тельняшке пробовал на разрыв томик устава, сухощавый паренек под монотонное «вжжж-вжжж» гонял туда-сюда большую зеленую пуговицу на перекрученной нитке, маленький Гаурия сидел по-турецки и недовольно смотрел на нас с высоты второго яруса. На правой, свободной от мебели половине комнаты собралось еще человек сорок – сорок пять. Эти просто стояли, молча, по стойке смирно, в застегнутых на все пуговицы гимнастерках. И, судя по равнодушию, с каким они встретили мое появление, стояли не первый час.
От дальнейшего осмотра меня отвлекла странная фраза, произнесенная странным голосом:
– Дедушка хочет кушать!
Именно такой тембр одна замороченная отличница с моего потока как-то раз по ошибке назвала «клавиатурным сопрано».
Я обернулся и только теперь обратил внимание на обладателя столь чудного голоса. Он лежал ничком на единственной одноярусной койке, выдвинутой на передний план. Когда я в первый раз скользнул по ней взглядом, мне показалось, что на кровати просто свалена груда одеял, теперь же разглядел торчащую из груды голову, покрытую короткими курчавыми волосами, которая с трудом приподнялась над подушкой и жалобно повторила: