— Кто-то понимает по-японски?
— Господин ротмистр, позвольте попробовать? — ко мне протискивается рядовой с погонами «вольнопера». Похоже, из бойцов Кошелева. — Вольноопределяющийся Красиков.
— Откуда знаете японский?
— Изучал в Петербургском университете.
— Из студентов?
— Вольнослушатель.
— Попробуйте спросить его о звании, подразделении и задаче, которую их группа выполняла на нейтральной полосе?
Красиков, тщательно подбирая слова, наклоняется над пленным тэнгу.
Крылатый что-то презрительно клекочет ему в ответ и, похоже, сплевывает на сапоги толмача. Пунцовый от ярости вольноопределяющийся поворачивается ко мне.
— Он, говорит, господин ротмистр, никто из нас не встретит рассвет. Ругается поносными словами.
— Ну, насчёт рассвета, это мы еще поглядим.
Приказываю отправить пленника в тыл. Там есть, кому развязать этому существу язык.
— Обсудим ситуацию, господа? — оборачиваюсь к Скоропадскому с Кошелевым. — Могу уверенно сказать, что японцы затевают ночью какую-то пакость. Скорее всего, к рассвету ждать атаки.
— К рассвету?
— В «час быка». В самый темный час. Час власти смерти, черного шаманства и злых духов.
— Это во сколько по-нашему? — Кошелев раскрывает портсигар и предлагает нам с будущим гетманом папиросы.
— С часу ночи до трех.
Разминаем пальцами бумажные гильзы, сплющиваем, как здесь и сейчас принято, прикуриваем от спички, поднесённой Скоропадским. Жду, пока Кошелев и Скоропадский прикурят сами, дую на дрожащий огонек на кончике спички. Гашу.
— А сами, господин ротмистр? — Кошелев отбрасывает в сторону обгоревшую спичку.
— От одной спички больше двух не прикуривают. Меня буры научили в Трансваале, — привираю, конечно, если буры кого и учили, то настоящего Гордеева, чье сознание сейчас неизвестно где пребывает.
Сам я эту прекрасную байку уже не помню, где прочитал.
— Так, а в чем суть? — Кошелев второй спичкой дает мне прикурить.
— Когда от одной спички прикуривает первый — бур заряжает ружье, когда прикуривает второй — бур прицеливается, когда третий — бур стреляет. Буры хорошие стрелки. Японцы тоже неплохие. Не надо давать врагу лишнего шанса.
Курим, прикрывая тлеющие огоньки папирос ладонями.
— Думаю, надо дать людям поспать хотя бы пару часов, — Скоропадский сминает окурок и втаптывает его сапогом в дно окопа. А за полчаса до этого вашего «часа быка» поднять всех. Но тихо, чтобы не спугнуть японца.
— Дельная мысль, господа.
Расходимся по своим подразделениям.
Темное небо затянуто тучами — звезд не видно. Нахожу Соню, она сидит в блиндаже, перевязывая руку кому-то из казаков Скоропадского. Пламя керосиновой лампы бьется в стеклянной колбе, разбрасывая по дощатым стенам прихотливые изгибающиеся тени. Громко трещат цикады. Почти оглушительно. Странно, в окопах их не так слышно. Соня тихонько напевает себе под нос…
'Вам не понять моей печали,
Когда растерзаны тоской,
Надолго вдаль не провожали
Того, кто властвует душой…[2]'
Она не замечает меня, вся поглощенная пациентом. Затянут последний узелок.
— Не туго? — Участливо спрашивает берегиня казака.
— Да, что вы, барышня… — басит казак, замечает меня и тут же тянется вскочить во фрунт, — Виноват, вашбродь, заслушался, как барышня поет.
— Береги руку, Сеня, — напутствует она пациента.
Тот выходит от нее с блаженной улыбкой.
— Вы и имя его уже знаете, Соня?
— Мне спросить не сложно, а пациенту приятно. И рука быстрее заживает.
— Жаль, что мое имя вы уже знаете…
Сажусь напротив и накрываю пальцы девушки своими ладонями.
— А для вас у меня мазь припасена. По няниному рецепту делала, — пальцы Сони развязывают повязку на моей правой руке, сматывают бинт.
Девушка наклоняется над моей травмированной конечностью. Роется в своем санитарном бауле, тонко позвякивая какими-то баночками-скляночками.
Шевелю пальцами. Больно, но терпимо. Кисть опухла, кожа неприятно зудит.
Сонины пальцы плавными круговыми движениями наносят мазь на кожу.
Приятная прохлада охватывает поврежденную кисть. Так сидел бы и сидел, глядя на склонившуюся передо мной русую головку с аккуратным пробором посредине и заплетённую толстую косу легкого медного оттенка — волосы у девушки просто волшебные.
Тем временем берегиня бинтует мою конечность обратно.
— Николя, дайте слово, что будете беречь руку.
— И руку, и все остальное, что к ней крепится до макушки и пяток, — шучу я. — У меня большие планы на будущее, Софья Александровна. — И я не стал удерживать язык, — Надеюсь, это будет наше общее будущее, милая Соня.