— Да, — подтвердила Шаран. — Именно поэтому мои предки пренебрегли опасностью и запечатлели нашу историю на кусках шёлка. Чтобы наши пропавшие сородичи, если им суждено когда-нибудь вернуться сюда, могли узнать о своём прошлом. Даже если никого из нас к тому моменту не останется в живых.
Роуэн посмотрел на последние полотнища. На них люди по-прежнему работали на полях, только ещё тяжелей и печальней, чем прежде.
Стража хватала всякого, кто осмеливался выказать хоть малейшее неповиновение, и уводила в Пустынные земли. Постепенно поля зарастали, а дома приходили в упадок. И вот уже сами зибаки начинают работать на ферме, чтобы прокормить город. На последнем рисунке было всего три человека — старик и двое детей, стоящие у свежей могилы.
— Мои родители завели детей только потому, что в нашей семье искусство росписи шёлка никогда не прерывалось и они хотели, чтобы мы продолжали это дело, — пояснила Шаран. — Они с самого начала поняли, что у Норриса нет склонности к рисованию, поэтому родилась я. Но мы — последние.
Итак, Тири, Норрис и Шаран — последние, кто остался от тихих, мягких сородичей Роуэна. Они предпочли пресечь свой род, но не растить детей в неволе. И Роуэн отлично их понимал. Он и сам испытывал бы те же чувства и принимал бы такие же решения. Наконец ему стало ясно, почему он так отличается от своих односельчан и почему люди вроде него бывали в Рине и прежде.
Жители Рина могли позабыть о тех, кто остался в далёких землях. Но у человеческой природы долгая память. Снова и снова, словно чёрные телята в стаде букшахов, в Рине рождались странные, чудаковатые люди. Такие, как Роуэн. Все они были похожи на своих родственников, о существовании которых даже не подозревали.
— Последний рисунок дедушка сделал семь лет назад, когда наши родители умерли от лихорадки, — сказала Шаран. — С тех пор он не прикасался к шёлку, да и рисовать было больше нечего.
— Теперь есть, — заметила Зеел.
— Да, — согласился Аллун. — Но только сейчас нам не до рисования. Здесь находиться опасно. Жемчужник беспокоится. Я уже вижу, как он бьёт хвостом от нетерпения.
Шаран громко расхохоталась, но тут же прикусила губу и опасливо взглянула на водяного человека. Но тот лишь прохладно улыбнулся.
— Конечно, я обеспокоен, — отозвался он. — И если бы у меня был хвост, он бы извивался, как у змеи. Мы должны как можно скорее выбраться отсюда. Но нам нужна помощь.
— Мы с Норрисом поможем вам, — горячо пообещала Шаран. — Среди людей, которые работают на полях, у нас есть надёжные друзья. Когда придут стражники, мы их задержим, пока вы…
— Нет, Шаран, — вмешался Роуэн. — Мы одни не уйдём. Вы пойдёте с нами.
— Да мы же не можем! — Шаран уставилась на него в изумлении. — Нас не выпустят стражники.
— Нас они тоже постараются не выпустить, — преувеличенно бодро проговорил Роуэн. — Собирай шелка. Мы возьмём их с собой.
Дрожащими руками Шаран принялась сворачивать свитки.
— Роуэн! — Лицо Жемчужника было очень серьёзным, и Роуэн понимал, о чём думает водяной человек. Только чудом они сумели оказаться так далеко. Обратный путь будет гораздо тяжелее. А тут ещё четверо новых спутников, среди которых маленький ребёнок, робкая девочка и дряхлый старик…
Но Роуэн никого не мог оставить на произвол судьбы. Под рубашкой он нащупал свёрток, который дала ему Шеба, вытащил оттуда прутик и сунул его в пламя свечи.
Зелёный отсвет озарил каменные стены, неподвижные фигуры друзей и испуганное лицо Шаран. Пылающая боль. Усмешка Шебы.
С трудом преодолев волну усталости и отчаяния, Роуэн повторил эти стихи. В ответ никто не произнёс ни слова. Да и что тут скажешь?
Но очевидно, у стихотворения был скрытый смысл.
— По-моему, в нём не говорится, что нам неизбежно грозит неволя или смерть, — неуверенно предположил Роуэн.
— Да Шеба с самого начала нам это предрекла, — горько промолвил Аллун.
Роуэн понял, что Аллун вспоминает строки, о которых они избегали говорить, но которые преследовали их с самого начала пути:
Шаран посмотрела на упавшую на пол промасленную тряпку. Рядом валялся пучок увядшей травы и один-единственный прутик.