Правда, мелькнула мысль, что лилии вырастают и на кладбищенских погостах, но он отогнал ее прочь и произнес первое, что пришло в голову:
– Мне положено знать все, что касается моих полномочий. Остальное – безразлично.
– Вы хотите сказать, – вскрикнула Элинор взбешенно, – что я обязана отчитываться перед Вами за все безделушки, которые мне покупали дедушка и бабушка лет десять назад? Или за соломенные куклы, в которые я играла, когда мне было три года? Возможно, доблестный рыцарь, Вы хотите, чтобы я отчиталась за молоко, которым меня вспоила кормилица?
– Прекратите издеваться! – закричал Саймон, так резко вскочив со стула, что тот с грохотом упал на пол.– Какое отношение имеют к опекунству соломенные куклы и молоко кормилицы?
– Вот это-то я и хочу выяснить, – фыркнула Элинор.– Хочу четко знать пределы своих возможностей. Если я обязана отчитаться перед Вами, сколько я потратила в прошлом году, почему бы мне не дать Вам отчет и за гроши, которые платили моей кормилице? Я хочу знать, сколько же Вы, мой рыцарь, и моя милостивая королева оставите из доходов моих, понимаете, моих, поместий лично мне и моим вассалам.
Саймон хотел, было заявить, чтобы Элинор прекратила нести чушь, но слова застряли у него в горле. Нет, не глупости городила эта девчушка, а в грубой, в высшей степени оскорбительной для него форме задавала вполне разумные, жизненно важные вопросы, ответы на которые, увы, не знал и он… Сама мысль о том, что она была способна и додуматься, и задать такие вопросы, она, у которой румянец невинности так быстро заливал щеки, – эта мысль выбивала Саймона из колеи, и это злило его.
– Вы ни за что не обязаны отчитываться, что было при жизни вашего деда, – огрызнулся он, – и давайте прекратим этот детский лепет по поводу соломенных кукол и кормилиц.
– Ах, значит, Вы имеете в виду, – не успокаивалась Элинор, – что я должна дать отчет за каждую мессу, которую я служила за упокой души моего дедушки и которая не была указана в его завещании? Или же я должна объяснить Вам, почему я выбрала на траур парчу, а не другую ткань?
– Конечно, нет! – загремел выведенный из себя Саймон.
Он уловил какое-то движение за оконными проемами сзади себя, но даже не обернулся. Рыцарь не был вооружен, только нож для разделки мяса висел на поясе. В разгар яростного спора Саймону было не до того, чтобы опасаться за свою жизнь. Когда он был юстициарием (Верховным судьей и наместником короля), он получил столько же шрамов от предательских попыток убить его, сколько на полях сражений. Но там, где открыто бушует ярость, нет места предательству и ударам из-за угла.
– Так, когда же, милый гость, мы начнем отчет? – ехидничала Элинор. – Не соблаговолите ли назначить время? Скажите, когда я должна буду отчитаться перед Вами за то, что купила четыре пары туфель вместо двух?
– Да заказывайте хоть четыреста пар! – прорычал Саймон.– Меня это не волнует.
Он чувствовал, что спор перерастает в перебранку, не достойную рыцаря и мужчины, но не видел способа, как прекратить ее. Он постарался взять себя в руки:
– Я просто прослежу за тем, чтобы впредь Вы не поступали так. А то, что Вы делали до того дня и часа, как я стал королевским опекуном, меня, поверьте, не касается!
– Тогда почему Вы, как шпион, без моего ведома суете свой нос в мои траты за последние два года? – саркастически спросила Элинор.
Если бы слова могли разить наповал, Саймон уже наверняка бы был бездыханным. Да и так он потерял дар речи от обиды, железным обручем сжавшей сердце. Он же хотел защитить Элинор – эту… эту злюку, которая нуждалась в чьей-либо защите не больше кобры или разъяренной тигрицы.
Когда же рыцарь с трудом подобрал слова для достойной отповеди, фурия на его глазах внезапно вновь преобразилась в невинное создание.
– Давайте прекратим эту перепалку, – умоляюще сказала Элинор, слеза предательски блеснула в ее ресницах.– Я ни на йоту не хочу умалять Вашу власть, мой господин. Ваше право и Ваш долг знать, что приносят поместья и…– она чуть всхлипнула, – сколько можно оставить на пропитание мне и моим людям.
– Прошу Вас не возлагать на меня вину за эти траты, возможно, я и была мотовкой до получения вердикта короля, ну… и еще две недели… Я прошу Вас оставить мне самую малость, и Вы вольны распоряжаться всем остальным, как Вам будет угодно.
На мгновение Саймон потерял дар речи:
– Оставить Вам самую малость? Да кто собирается лишить Вас принадлежащего Вам? – угрожающе спросил он, но уже более спокойно.
– Смею надеяться, что никто, по крайней мере, здесь, – ответствовала Элинор.– Я только хочу знать, что принадлежит мне, а что – кесарю. Сейчас в моем сундуке лежат пять фунтов, собранные на мессу. Могу ли я передать их церкви или принести их Вам?
– Вы подозреваете меня в намерении Вас ограбить? – задохнулся от возмущения Саймон.
– Конечно, нет, мой повелитель, – поспешно воскликнула Элинор. Она вовсе не хотела, чтобы королевского опекуна хватила кондрашка прямо на ее глазах и в ее замке. Судя же по багровому лицу Саймона, подобный исход был близок.
– Объясните внятно, кому принадлежит рента, собранная до указа короля, – мне или английской казне?
– Объяснить внятно! А Ваши вопросы внятны? Соломенные куклы! Кормилицы! Пять фунтов на мессу! – в бессильной ярости, выскочив из-за стола, Саймон всей своей громадной фигурой надвинулся на хрупкую Элинор, сжимая и разжимая кулачищи. Казалось, еще мгновение – и он переломит ее, как тростинку!
Увы! Этот прием не сработал! Элинор привыкла к тому, что в ее присутствии мужчины почтительно вставали, да и рост рыцаря не произвел на нее особого впечатления. Она казалась несколько озадаченной реакцией рыцаря – и не более того!
Постепенно к Саймону возвращалась способность рассуждать здраво. Багрянец начал сходить с лица, глаза перестали метать молнии. Выразительные, дымчато-серого цвета, они светились печалью.
– Вы сделали это нарочно? – спросил он мягко, и голос чуть дрогнул.
Этот цветок, это невинное дитя, эта… ядовитая змея! Эта фурия умышленно вывела его из себя!
– Конечно! – быстро согласилась Элинор.– Мне хотелось знать, за что нужно отчитываться.
– Нет, я имею в виду не Ваши вопросы. Вы разозлили меня умышленно. Почему?
Элинор снизу вверх посмотрела на Саймона. Длинные пушистые черные ресницы смущенно взметнулись:
– Согласитесь, если я поступила так с умыслом, будет глупо сказать Вам, почему, разве не так?
Она немного помолчала:
– Поверьте, я не собиралась приводить Вас в ярость. Я сама была рассержена тем, что Вы так напугали брата Филиппа. Он ведь не от мира сего.
– Я понял это, но поздно. Извините, но я уже был по горло сыт тупостью Ваших старост и управляющих. Мне показалось, брат Филипп дудит в ту же дудку. Кстати, Вы не разъясните мне причину этой притворной тупости?
– Это было сделано назло Вам, – быстро отвечала Элинор.– Не скрою, по моему приказу. Ваше право и долг – осмотреть земли и опросить людей, но Вы отправились без меня. Это обидно! Мне захотелось продемонстрировать Вам, как мои люди любят меня и подчиняются мне. Умоляю, не наказывайте их! Но никто не солгал Вам. Это я запретила.
– Действительно, – Саймон покачал головой. – Как можно солгать, когда тебе отшибло память! Старая уловка, но я стреляный воробей, и меня на такой мякине не провести. Но Вы не ответили на мой вопрос, возможно, вначале у Вас и не было намерения разъярить меня, но Вы это сделали! И сделали сознательно. Почему?
Саймон наблюдал за Элинор. Еще ни один мужчина не отважился поступить так, как это хрупкое дитя!
Глухой звук снаружи заставил его отвести взгляд от Элинор. Он увидел шеренги молчаливых зрителей. И если кое-кто из челяди ретировался под его грозным взглядом, то сэр Андрэ и сэр Джон не шевельнулись.
Саймон провел рукой по лицу, а Элинор быстро обернулась:
– Кто вас звал? Что вы здесь делаете? – гневно спросила она.
Сэр Андрэ выступил вперед и, жестом показав на челядь, ответил:
– Они опасались, моя госпожа, что Вам грозит опасность, и позвали нас…