Голос Вильяма смягчился, и он как-то странно взглянул на Элинор.
– Саймон сказал еще кое-что, чего я не понял. Он сказал, что его долг вернуться назад вместе с Рисом, а затем отправиться в Эссекс, так как по воле Божьей ему не следует возвращаться ко двору, а исполнить свой долг в самых отдаленных местах. Вообще-то это не похоже на Саймона – так говорить о воле Божьей.
На глазах Элинор выступили слезы.
– Он рассержен на меня за то, что я купила ему этот пост. Я пыталась объяснить ему, что это не снисхождение с моей стороны и что я вовсе не пыталась рассчитаться золотеем за его доброе отношение ко мне. Разве я не понимаю: то, что сделал для меня Саймон, невозможно оплатить деньгами. А он считает, что я унизила его достоинство, пыталась богатыми подарками обеспечить себе его доброту и дальше.
Изабель попыталась утешить ее, уверяя, что время смягчит гнев Саймона, и он будет думать по-другому, но Вильям ничего не сказал, только по-прежнему недоуменно хмурился. Элинор догадалась: он не считает, что Саймон рассержен. Причиной его беспокойства было что-то более важное и глубокое.
Причина действительно лежала глубоко. И то, что время не повлияет на нее, стало ясно поздней осенью. Саймон продолжал выполнять свои обязанности шерифа и опекуна владений Элинор. Его часто сопровождал сэр Андрэ. С молчаливого согласия Элинор Саймон собирался сделать сэра Андрэ своим заместителем. Но его отношение к самой Элинор не изменилось. Его резкие деловые письма к ней были написаны с такой холодной вежливостью, с какой и благодарственное письмо, и даже когда до Элинор можно было добраться за один день, Саймон не приехал.
И в этом, Элинор признала, была только ее вина. Хотя она сообщала ему о всех своих поездках и писала о новостях при дворе, она никогда не приглашала его присоединиться к ней. Ей казалось, что если он выскажет ей в глаза то, что написал в письме, она не перенесет это. Элинор не знала, смягчится ли он, увидев, как она несчастна. Страшась узнать это, Элинор предпочла выждать, надеясь, что чем больше пройдет времени, тем лучше затянется рана в душе Саймона, которую она невольно нанесла.
Единственным ее утешением было писать ему: у нее было достаточно много важной для них обоих информации, о которой можно было написать, не затрагивая их личных отношений. К несчастью, скончался герцог Эссекский, и Ричард передал пост верховного судьи и наместника короля Вильяму Лонгкемпу, занимавшему пост канцлера. Сосредоточение такой безграничной власти в руках человека, который с презрением относился к английским баронам и их традициям, вызвало такой протест, что сама королева попыталась возразить против этой передачи. Когда она затронула этот вопрос, Ричард впал в ярость. Он был разгневан не только во время беседы с королевой с глазу на глаз, но и позднее, во время званого обеда, где во всеуслышание заявил, что поддерживает Лонгкемпа, и подчеркнул, что только немногие английские бароны, да и то неохотно, приняли христианство.
«Он даже не попытался приукрасить это назначение достойной причиной, – писала Элинор, – а оспорил храбрость наших баронов и заявил, что дал власть в руки Лонгкемпа потому, что не может доверить нашему дворянству выполнение долга перед Господом. Королева не стала противоречить ему всенародно – это принесло бы еще больше вреда. Но я боюсь, что архиепископ Дарема будет не в состоянии контролировать Лонгкемпа.»
Но истинное положение вещей превзошло все страхи Элинор. Хьюго Писет, архиепископ Дарема, вел свой род из старинной, уважаемой семьи. Он заявил, что не признает власть Лонгкемпа и не собирается унижаться, принимая пост при нем. Он намеревался удалиться на север, но, к сожалению, дела обстояли не так просто. Во многих случаях верховные судьи собирались вместе для принятия важных решений, и то, что устраивало одного из них, вызывало недовольство другого, и многие необходимые решения так и не были приняты.
Какое-то время королева пыталась смягчить отношения между Лонгкемпом и архиепископом. Благодаря тому, что Вильям Маршал исполнял обязанности посланника королевы, Элинор была в курсе всех инцидентов, во время которых оба высокопоставленных лица осыпали друг друга оскорблениями. Вскоре, однако, Маршал обратился к королеве с просьбой снять с него эти обязанности. Он откровенно высказал королеве, – как Элинор подробно описала в письме к Саймону, – что если его еще раз направят к Лонгкемпу, то он просто убьет его. Маршал дошел до предела своего терпения, не только глотая открытые оскорбления в свой адрес, но, что еще хуже, явное презрение по отношению к королеве.
Все это было описано Элинор в ее последнем письме в конце января, а сейчас, в первую неделю февраля, Саймон возвращался ко двору. Послание, в котором он объявил о своем решении и подтвердил назначение сэра Андрэ своим представителем в Сассексе, не содержало больше никакой другой информации. Элинор перечитывала его несколько раз, но не сумела прочесть между скупых строк ничего, кроме намерения выполнить свой долг. Это напугало ее больше всего. Что, если воображаемое оскорбление, нанесенное ею Саймону, обострилось, а не сгладилось с течением времени? Что, если он ехал, чтобы швырнуть ей в лицо ее подарок?
Элинор была так погружена в свои страхи, что когда Саймон, входя, задел шпорой за каменную плиту, она просто взвилась от этого безобидного звука. Когда он изящно наклонился к ее руке с поцелуем, у нее запылали щеки, и она впилась в него глазами, благо его глаза были в этот момент опущены. Она не увидела ничего особенного. Саймон выглядел таким, каким она его помнила: безупречный серый бархатный плащ, волосы аккуратно зачесаны назад, доспехи… Он снял шлем и откинул на спину капюшон.
– Добро пожаловать, – запинаясь, произнесла Элинор, и у нее на глазах выступили слезы.
– Что такое, Элинор? – обеспокоенно спросил Саймон.– Что случилось?
И тут беспокойство в его взгляде сменилось усталостью:
– Ты снова попала в беду?
До этого момента Элинор избегала его взгляда, страшась того, что могла увидеть в глазах Саймона. Теперь же она открыто встретила его раздраженный взгляд:
– Нет, то есть да, но ничего особенного. Ах, Саймон, тебя призвали ко двору?
– Разумеется! Как ты думаешь, что еще могло бы отвлечь меня от обязанностей, которые ты на меня возложила?
Тон его голоса снова был другим, не таким, как раньше, – бесстрастным, жестким и ледяным. У Элинор перехватило дыхание:
– Не сердись так на меня, Саймон. Я не хотела ничего дурного. Я…
– Я уверен в этом. Ты планировала сделать доброе дело, и, действительно, твой поступок принесет только пользу – я разбогатею. Ты заключила хорошую сделку для Сассекса: люди там получат честного шерифа – осмелюсь похвалиться своей честностью, – а ты и твои люди будут защищены от всех беспочвенных притязаний.
– Саймон…– она умоляюще прошептала его имя, но он, казалось, не слышал ее.
– Я должен отправиться к королеве.
Все черты его лица застыли, Саймон повернулся, чтобы уйти. Спина его была напряжена. Неужели он ошибался? Возможно ли, что она все еще любит его? А если покупка для него поста в Сассексе не означала, что Элинор не нуждается больше в его услугах, как это было с Иэном, когда она прислала ему в подарок чудесного коня и оружие? Но сейчас было не время размышлять над тем, почему Элинор так расстроена.
…Поклонившись королеве и заняв место напротив нее у огня, Саймон постарался сосредоточить внимание на своей царственной собеседнице. Он знал королеву – стоило ему рассеянно ответить на обычный вопрос, скажем, о том, как он себя чувствует, как она подвергла бы его дотошному допросу. И в то же время Саймону было просто необходимо разобраться в том, что происходит, до того, как он начнет отвечать на эти вопросы.
– Ну и как – тебе нравится быть шерифом? – спросила королева.
Саймон уже открыл рот, чтобы ответить так же небрежно, как был задан вопрос, но тут же передумал. Когда он заговорил, рот его изогнулся в циничной ухмылке:
– Это такая же работа, как и мои обычные обязанности, поэтому для меня это ни удовольствие, ни зло, как Вы прекрасно знаете, мадам. А почему Вы спрашиваете?