– Саймон, чем ты взволнован? У тебя опять слабость, вызванная жарой?
– Нет.– Он закрыл глаза и сглотнул. Даже при тусклом свете свечи Элинор видела, как он побледнел, борясь с приступами тошноты.
«Он заразился от короля, те же самые симптомы», подумала она. Элинор дотронулась до его лица – жара не было.
– Я привез письмо, как ты желала, от короля, чтобы успокоить королеву.
– Король не заболел снова?
– Нет, нет. С ним все в порядке. Лучше, чем – О, Боже! – Саймон оторвался от Элинор и, шатаясь из стороны в сторону, отошел к стене, где его вырвало. Элинор подавила панику и подошла к двери, в душе благодаря Бога за то, что у Саймона хватило здравого смысла прийти в болезни к ней.
Она открыла дверь и позвала пажа.
– Принеси соломы и воды и убери здесь.– Она повернулась к Гертруде.– Мне нужна вода, чтобы обмыть и дать пить, вино и ткань на бинты, и игла с шелковыми нитками, чтобы зашить раны. Быстрее!
Гертруда бросила домашние туфли в руки Элинор, а та, уставившись на них, не понимая, зачем они тут, неосознанным движением наклонилась и надела их. Саймон уже стоял у стола, когда Элинор вернулась в комнату. Она взяла табурет в углу и придвинула его к Саймону.
– Сядь. Ты слишком высокий, и мне не очень удобно обнимать тебя, когда ты стоишь.
– Я должен вернуться, – сказал Саймон.
– Только не сегодня, – ответила Элинор.– По крайней мере, не до того, как я тебя обмою и полечу твои раны. А если ты не согласен, я заставлю тебя лежать спокойно при помощи вот этого табурета.
На лице Саймона появилось подобие улыбки. Впервые с того момента, как Элинор вошла в комнату, Саймон стал похож на человека, а не на его тень.
– Когда ты почувствовал, что болен? – спросила Элинор.
– Болен? Ах, это! – Он указал рукой туда, где паж вытирал пол.– Это не болезнь тела, а болезнь духа.
Его глаза вновь стали бесстрастными. Элинор знала, что Саймон не стал бы скрывать физическую слабость, чтобы избавить ее от волнения. Она верила, что не физическая боль причиняет ему страдания. Но она ничего не сказала, а просто стянула его латные рукавицы и начала расшнуровывать плащ, усадила его на табурет и успела снять с него кольчугу, прежде чем он заговорил. Она сложила все это у стены и стала развязывать рубаху у Саймона на груди, он вдруг наклонился вперед, положив голову ей на грудь, и крепко прижал ее к себе.
– Элинор, мне плохо здесь. Меня тошнит от всех этих фруктов: груш, слив, фиников – мягких и приторно-сладких, которые в неограниченном количестве Саладин присылает королю. Меня тошнит от этих роскошных стен и потолков, мягких ковров и шелковых покрывал. Здесь слишком много всего. Даже заложников. Ты когда-нибудь видела три тысячи заложников? Их вообще уже больше нет.
Он замолчал, переводя дух, и Элинор провела рукой по его волосам. Она была немного озадачена. Дело в том, что Саймон и раньше говорил ей о том, что не выносит буйной роскоши и изобилия восточных земель, но он никогда не впадал от этого в истерику. Но ведь если заложников освободили, почему его плащ весь в крови?
– Любимый, – начала она.
Его руки еще крепче сжали ее, и он зарылся лицом в ее теплое тело, как будто хотел спрятаться.
– Я закалился и грубел в боях, Элинор. Я брал крепости, насиловал, грабил и убивал. Я сам вешал заложников в назидание тем, кто нарушал договор, но три тысячи, три тысячи закованных в цепи, превращенных в рабов, как стадо свиней!? Это было правильно и справедливо, мы не могли оставить их в живых, многие были опасны. А вскоре стало ясно, что Саладин не намерен выполнять свои обязательства. Он использовал заложников, чтобы выиграть время и отвлечь нас от штурма других городов. Но три тысячи? Люди – наши люди – были по локоть в крови.
Элинор наклонилась и поцеловала Саймона в висок. Если король заставил Саймона участвовать в этой резне, она не простит ему. Ему бы следовало знать, что Саймон не годится на роль мясника. Чем же утешить его? Ничего лучше не пришло ей в голову, чем дать ему возможность выговориться.
– Сердце мое, свет очей моих! Отчего ты весь в крови?
– Они напали на нас, когда мы были заняты заложниками.
– Кто?
– Сарацины собрались в горах и смеялись над нами, когда мы, как дураки, выполняли условия договора и верили их обещаниям несколько раз, а они на деле и не собирались выполнять их.
Он немного отстранился от Элинор, глаза его сверкнули гневом.
– Как я уже сказал, они тянули время и, пока мы находились в условленном месте встречи, они подтягивали свежие силы, а нам посылали дары и кормили разными предлогами. Но, увидев, что наше терпение иссякло, и мы не намерены больше сохранять заложников, они решили отбить их в бою, тем самым еще раз нарушив договоренность о перемирии. Я не виню их за это. Как бы они ни поступили: правильно или нет, трудно сидеть и смотреть, как на твоих глазах разделываются с твоими согражданами!
– Вы вступили с ними в бой?
– Король и рыцари – да. Остальное сделали простые воины. Они пели и смеялись. И я подумал, что возможно, мы, благородные рыцари, живем слишком утонченно и слушаем слишком много баллад о рыцарских подвигах.– Он криво усмехнулся.– Не одного меня вырвало прямо на поле боя.– Саймон потерся лицом об Элинор.– Но Бог благосклонен ко мне. Здесь, рядом с тобой, я чувствую, что излечусь.
– Но только если позволишь мне снять с тебя рубаху и обмыть тебя, – едко ответила Элинор. Она успокоилась, когда Саймон послушно опустил руки и улыбнулся вполне нормально.
Однако он не излечится, пока они не уедут из этой перезрелой страны. Поначалу, когда Элинор заводила с ним разговор, занимаясь лечением его ран, Саймон вновь и вновь возвращался в своих речах к «морю крови». Элинор с удовлетворением обнаружила, что не это само по себе заботит Саймона, а количество, чрезмерное количество мертвых и крови. Ведь хорошо, когда у тебя мягкое сердце, но мягкосердечный воин может забыть, зачем нужны заложники и какую опасность они могут представлять, если их оставить в живых, а это уже непростительно для воина.
Даже на ее вопросы о том, как ему удалось уговорить короля написать письмо Беренгарии, он отвечал, снова возвращаясь к «морю крови».
– Я? Я ничего не делал, – сказал Саймон.– Я думаю, любой, кто произнес бы имя этой бедной женщины на прошлой неделе, встретил бы свою смерть. Это было после того, как мы закончили. Мы вернулись в лагерь, и у меня было такое впечатление, что у короля, будто гора с плеч свалилась. Он сразу начал планировать поход на юг, в Джаффу, а оттуда – на восток, в Иерусалим. Затем он внезапно повернулся ко мне и спросил, не могу ли я отвезти письмо. Я был немного удивлен, потому что есть много курьеров. Но, когда он попросил меня отвезти письмо королеве, я понял, как он добр, так как он хотел дать мне возможность побыть с тобой. Мы уедем завтра или послезавтра.
«Возможно, это правда, но только отчасти, – цинично подумала Элинор.– Когда Ричард желал чего-то, вряд ли тут было дело в доброте. По крайней мере, на этот раз у Саймона будет то, что он хотел, а у Ричарда – тот, кого он хотел в своей постели. Но она этого не сказала – какое ей дело до короля? Спасибо за то, что он послал к ней Саймона. А Ричарду никто не будет мешать в эту ночь».
Вряд ли Саймон думал о том же. Когда Элинор попросила его остаться, он запротестовал. Но когда она сказала, что армия вряд ли продвинется далеко за одну ночь, если вообще будет двигаться, Саймон не возражал. Он просто повернулся и позволил уложить себя в постель и, как оказалось позже, хорошо, что он остался. Армия бездействовала до 22 августа.
Поход, который последовал за этим, был более чем Странным. Армия Ричарда двигалась вдоль побережья, а параллельно с ней плыли корабли с провизией, армия же Саладина следовала за армией Ричарда по суше на расстоянии нескольких миль. Жара убивала. Многие чувствовали такую же слабость, как Саймон. Многие умирали.
И, несмотря на корабли с провизией, не хватало мяса. Но письма Саймона к Элинор были ободряющими. Он писал, что рано или поздно Саладин должен вступить с ними в схватку.