Дмитрий Шашков
Ров
Живая очередь приговоренных, извиваясь змеёй, подходила ко рву.
«Надо молиться!» – ещё вчера был жив и говорил, повторял мне мой сокамерник-священник, и я буду, успею, как раз есть время! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного…
– Пли, – очередной залп разрывает свежий утренний воздух. Мгновение после залпа все слушают тишину, палачи и жертвы, затем опять людская очередь начинает стонать. Кто-то тихо, кто-то громче, кто-то молится, кто-то бормочет проклятия…
Нет, пока время есть, пока ещё не моя очередь, надо не думать, а молиться! Господи… прости… Ну, как же Ты меня можешь простить, когда я совсем недавно был одним из них? Из тех, кто расстреливает?! И совсем не по своей воле, а по Твоей, Господи, оказался теперь среди тех, кого расстреливают… Господи, спасибо, спасибо Тебе за это!.. И за того заключённого-священника, который столько говорил со мной – что бы я сейчас без него делал? Без зароненных им в мою душу семян веры! Если бы не он, если бы сейчас довелось умирать без веры, без надежды, что бы я тогда делал? Страшно представить! Господи, спасибо, спасибо Тебе за это, за него, за того священника… Его ещё вчера утром… Приговор привели в исполнение… Ну, он-то уж точно теперь на небесах, среди ангелов! Он же святой! Как он говорил про святых? "Равноангельские"! Вот, точно про него так и нужно сказать, про его спокойствие и небесную ясность ума и души! А я? Неужели, Господи, не дашь ещё времени, если не исправить – где уж тут исправить?! – то хоть помолиться! Так вот же время! Молись! Господи, милостив Ты и милосерд, помилуй и меня!..
– Пли, – опять мгновение тишины… Какое утро!
И того поэта-офицера тоже вчера расстреляли… Он ещё на стене камеры написал: "Господи, помилуй меня грешного!" Всю Германскую войну прошёл, два Георгия…
Господи, они же лучших людей России уничтожают! Эти, которые "за народ" и "из народа", – это же какое-то самоубийство народа, самоистребление!.. И я был одним из них?! Господи, помилуй!..
– Пли! – очередная партия тел валится в ров. Очередь всё приближается. Почему не видно отлетающие на небеса души? Мне было бы так легче поверить! Но в том-то и подвиг веры, что нет ей доказательств, – говорил тот философ, который теперь уже тоже во рву… То есть тело его, конечно! Только тело! Впрочем, он честно говорил, что это не его мысль, а какого-то другого философа, забыл… Но того-то хоть не расстреляли! Того, говорил, выслали… Целый пароход философов, учёных, людей искусства собрали и подарили Западу! Да ещё гордились этим! Ну, что за идиоты? И я был среди них? Господи, помилуй!..
Так, очередь-то уже подходит! Надо срочно молиться! Господи, помилуй меня грешного и недостойного раба Твоего… Имиже веси судьбами!.. Да, я вспомнил эти слова молитвы! В детстве слышал… В церкви! С родителями! Я тогда верил, верил… Что это со мной? Слёзы… Тогда ведь верил! Зачем же я потом?.. Матушка в детстве столько учила меня молитвам, говорила так просто и с любовью о Тебе, Твоей земной жизни, о святых Твоих… А отец всё на службе по целым дням, чтобы обеспечить нам, детям, потом образование… И ведь обеспечил! Только я, вместо учёбы, увлекался «идеями»! Прогресс?! Счастье будущих поколений?! Какой же это прогресс, когда массовые казни?! Какое же это счастье потомков, когда на костях предков, на расстрельных рвах?! Какими же мерзавцами должны быть эти воображаемые потомки, чтобы принять такое «счастье»! Господи, помилуй, помилуй!
Вот кто-то вышел из очереди и бросился бежать через поле. Застрелили в спину… Ну и зря бежал! Надо было, пока есть время, молиться!
А ещё… Простить?! Как?.. А впрочем, чего мне-то говорить "как", когда я сам был один из них? Может, тот кто сейчас будет стрелять мне в затылок вскоре сам будет так же вот стоять в очереди, в следующей очереди к следующему рву… Сколько их ещё будет по всей России, Господи?! Но я-то никого лично не расстрелял! Я только… Продразверстка, экспропри… Господи, помилуй меня грешного!.. Что за слова эти у нас были? Кто их только придумывал? Какие нерусские слова! Так мы и есть не русские, а интернационали… Ну, вот опять!.. Отец перед смертью велел держаться подальше от «идей», честно трудиться! Как мать убивалась, видя что я приветствую «подвиги» бомбистов… Но мне-то виднее было, как жить! Мы плевали на родные могилы, на память предков… Что они теперь – сейчас! – мне скажут?! Господи, помилуй!
Господи, неужели это всё делал я? А кто же ещё?.. Та женщина в том селе, где проводил продразверстку… Она мне говорила, что ей детей нечем кормить, что на посев нету, что зиму не пережить, а я ей про счастье будущих поколений, про жертвы на алтарь революции… Господи!.. Я любил подчёркивать слово "алтарь", "алтарь революции", верующие от этого как-то вздрагивали… Господи!.. Сидел на коне, карабин за спиной, шашка у пояса, смотрел на неё сверху вниз, на её "маленькие" проблемы… Она стояла у моего начищенного сапога и всё просила, просила… Что-нибудь оставить ее детям… А я перед "делом" выпил водки, закусил хлебом с салом, говорю ей: "Не думай, что твоя зубная боль сравнима с мировой революцией!" Господи, да и нельзя, невозможно меня в рай! Она же сейчас там, и ее умершие от голода дети, – там с Тобой! – как я предстану перед Вами?! Нет, Господи, только не в рай! Меня только в этот ров, к червям, меня даже ещё ниже, в самые преисподнейшие места земли! И горы пусть падут сверху на меня и скроют меня!