Приближалось Рождество, оно обещало много радостей: елка в клубе, елка у Булановых, елка в Маниной прогимназии, наконец, елка у нас. От елки в клубе у меня осталось очень веселое впечатление. Играл оркестр, я танцевала в первый раз в жизни, да еще под оркестр. Мы носились непрерывно, то друг с другом, то с Лолой. И Ташенька, несмотря на свои пять лет, не отставала от нас, в своем розовом платьице, с розовыми лентами в косах. Ее приглашали нарасхват, и даже меня пригласила какая-то незнакомая большая девочка. На другой день Лола, придя к нам, сказала маме:
– Девочки были очаровательны.
– Любочка! – сказала мама, делая большие глаза.
– А что, Любовь Аполлосовна верно говорит, – не утерпела вмешаться я. – У нас платья просто прелесть: сколько на них буфочек и какие золотые полосочки!
– Вот видите, – сказала мама Лоле.
У Булановых елка всегда бывала в сочельник, день именин младшей Жени. Там мы не танцевали, но зато искренне веселились. Если наши мамы были строгими к нам в будни, то в наши праздники нам давалась полная свобода. А душой общества была Нина. Эта аккуратненькая, пропорционально сложенная девочка, с плутовскими, лукавыми глазами и густой шапкой темных волос на голове, несмотря на неправильные черты лица, излучала какое-то обаяние. Недаром, став взрослой, Нина пользовалась успехом больше любой красавицы.
– Моя Нина лучше Мани, – говорила Таша, – она веселая.
А я, вспоминая скромную поэтическую фигурку голубоглазой блондинки Мани, отвечала:
– Нет, Маня лучше, она умнее.
– У каждого свой вкус, – примиряла нас няня.
Но, конечно, самые красивые в семье Булановых были младшая Женя и старший Витя. Жене тогда исполнилось три года, но красота в ней уже чувствовалась. Серые глаза, оттененные длинными ресницами, тонкие бровки, волнистые пепельные волосы гармонировали с правильными чертами лица. А Витя напоминал модные в то время открытки английских мальчиков. Гордый, немного надменный профиль, синие глаза, светлые волосы. Оба походили на мать, Софью Брониславовну. Вообще, две подруги, наши мамы, дополняли друг друга. В маме была какая-то яркость и необычайная жизнерадостность, а Софья Брониславовна мягче и лиричнее. «Нежнее, чем польская панна, и, значит, нежнее всего». Слова Бальмонта очень применимы здесь, так как Софья Брониславовна была наполовину полька.
Как прошла наша елка, я не помню, зато елку в Маниной прогимназии помню хорошо. Большой зал, вокруг елки чинно танцуют девочки в форменных платьях. Нина взяла Ташу за руку и вышла с ней тоже танцевать, но в общий круг они войти не решились и стали забавно кружиться перед стульями, на которых сидели мамы. Все смеялись и любовались ими.
– Леля, – сказала Маня, – хочешь, пойдем в мой класс и я покажу тебе свою парту?
– Хочу, хочу! – И мы весело побежали по коридору.
Я с интересом осмотрела Манину парту, посидела на ней, а рядом на соседней парте лежала какая-то книга, я взяла ее и только раскрыла, как слышу:
– Девочка, разве можно брать чужие книги, как тебе не стыдно! – Ко мне подошла ученица с очень сердитым лицом. Я растерянно положила книгу на место, и… весь вечер был испорчен.
После этого случая я стала чаще и чаще задумываться над тем, что скоро мне ехать в институт. Сначала я успокаивала себя мыслью, что год – это целая вечность, потом, чувствуя, что год очень быстро уменьшается, стала утешать себя тем, что в институте мне будет весело, там так много девочек, и вдруг подумала: а ведь девочки-то бывают разные. Хорошо Мане: кончились уроки, и идет себе домой к маме, к своим близким. А ведь меня отвезут к 1 сентября, и до Рождества, три с половиной месяца, буду среди чужих.
Кража
Зимой дома у нас появилась новая личность: часто стал приходить подрядчик Сергей Иванович Гудков. Когда он появлялся, в наших комнатах делалось очень тесно и всюду раздавался его громкий голос. Весной должны были начать строить новый дом в Отякове, и Гудков всегда приносил с собой какие-то планы и бумаги.
– Фу ты, какая теснотища у вас, – раздался его голос в гостиной. – Да вот, кажется, эта комната немного больше. – Он появился в столовой со своими бумагами, сдвинул мои тетрадки и расположился на столе. Я вскочила довольная, и мама почему-то на этот раз не послала меня учить уроки в гостиную.
Когда мама с Гудковым кончали свои разговоры и споры, на столе появлялась закуска и графинчик с водкой. Закусывая, Гудков рассказывал об охоте, как он однажды ходил на медведя. <…>