– Мое, мое, – обрадовалась я.
Она подошла и стала тереть мне спину, приговаривая:
– И откуда их только, таких слюнтяек занянченных, набирают? Хорошо еще мать догадалась постричь, а то ходила бы Степкой-растрепкой.
Впоследствии я узнала, что это была так называемая «пыльная дама», она была начальницей над всеми няньками и ведала баней и душем воспитанниц. Звали ее Анна Алексеевна. Когда мы оделись, она выдала нам темно-синие суконные жакеты и белые косынки на голову. Причем велела обязательно подвязать косынки под подбородок. Вдруг открылась дверь в предбанник, и кто-то громко сказал:
– Лодыженскую вызывают в залу на прием.
Меня в первый раз назвали по фамилии. Девочки взялись проводить меня. Мама стояла в дверях зала. Когда я подошла, на ее лице была грусть и жалость, но она ободряюще мне улыбнулась и сказала: «Тебе бы только грабли в руки». Воображаю, как смешна была моя маленькая фигура в длинном платье со спущенными чулками… Мама отвела меня в уголок, встала на колени и пристегнула резинки к лифчику. Она перекрестила меня и сказала:
– Ну, иди с Богом, я еле выпросила, чтобы тебе разрешили ко мне прийти. Твой класс вот он, рядом с залой. Иди и не шали, – добавила она. Я вздохнула и подумала: «Какое уж тут шалить! Как бы только все это осилить».
Когда я открыла дверь в класс, меня оглушил шум. Как много народу! Классной дамы не было. По партам прыгала черноглазая девочка в очках, я слышала, ее называли Тамара Кичеева. Я подошла к ней поближе.
– Вы тоже новенькая? – спросила я.
– Во-первых, говори мне «ты», у нас весь институт на «ты», даже самым старшим мы говорим «ты», а во-вторых, я не новенькая, а старенькая, я в прошлом году училась в приготовительном, – и запрыгала дальше.
Мне хотелось поговорить с ней еще, и я спросила:
– А как здесь кормят?
– По-разному, – уж издали донесся ответ, – иногда хорошо, а иногда и гречневую кашу дают.
В этот момент ко мне подбежала та девочка, которая экзаменовалась со мной вместе.
– Леля, здравствуй, а я все тебя искала.
Я очень обрадовалась ей, но, к стыду моему, совершенно забыла ее имя и фамилию. Она не обиделась и назвалась еще раз Тиной Жардецкой.
Всем разрешили выйти погулять по коридору. Мы с Тиной расхаживали под ручку. Я почувствовала, что льдинка в моем сердце начинает понемногу таять.
– Ты подумай, Тина, мы уже институтки, – гордо говорю я.
Зазвенел звонок. Мы вернулись в класс, и классная дама стала строить нас в пары, чтобы вести в столовую. Я оказалась меньше почти всех ростом, и меня поставили во второй паре. Маленькие шли впереди. Со мной рядом оказалась черненькая девочка с капризным лицом.
– Я хочу с Томой Бугайской, – сказала она классной даме.
– Слово «хочу» забудь, будешь ходить, с кем тебя поставили.
Пока мы спускались по лестнице, я почувствовала, что у меня немного кружится голова. Мы вошли в общую столовую, уставленную длинными столами. Каждый класс имел свой стол. Рассаживали тоже по росту. Но я не успела сесть на свое место, мне вдруг сделалось совсем нехорошо.
Не помню, как меня доставили в лазарет, очнулась раздетая, в кровати. Около меня суетилась востроносенькая дама в белом халате. Звали ее Евгения Петровна. Она мне дала какое-то лекарство и велела спать, чтобы завтра проснуться здоровой. Пробуждение в институте, на другой день приезда, всегда бывало очень грустным. Но этот, самый первый, раз я вообще ничего не помнила. Проснулась в большой, очень белой и высокой комнате. В ней стояло пять кроватей, кроме моей, все белые. Очень большое окно и дверь, тоже белая, плотно закрытая. Вспомнила вчерашний день и поняла, что я в лазарете, стало очень тоскливо и одиноко.
Часов в 10 пришел врач, молодой и довольно приветливый, Владимир Григорьевич Покровский, он не нашел у меня ничего, но, для профилактики, решил подержать дня три в лазарете. Когда назначенный им срок прошел и он последний раз осматривал и прослушивал меня, Евгения Петровна (надзирательница) спросила его:
– Так что же это все-таки с ней было?
Доктор пожал плечами и ответил:
– От избытка впечатлений организм переутомился.
– Что же ее под стеклянным колпаком, что ли, держать?
На четвертый день, после обеда, я пришла в класс. Был урок немецкого языка.
Немецкий начинали учить с седьмого класса. Причем это был уже третий урок. Я французский-то плохо знала, а тут совсем почувствовала себя пешкой. Я заметила, что девочки уже пообвыкли, научились откидывать парту, быстро вставать и громко и непринужденно отвечать на вопросы. Учительница немецкого языка меня не вызывала, только сказала мне, что надо догнать пропущенное. Следующий урок был русский. Вошла пожилая дама, она посмотрела в журнал и сказала: