– Девочка Лодыженская, пройдите к доске.
Я не сразу вылезла из-за парты и как-то боком вышла на середину класса. Отвечала плохо, и, когда она заставила меня писать на доске, строчки неуклонно ползли вниз. В переменку я заметила, что Тина сдружилась с компанией девочек, с ней была моя пара с капризным лицом и ее подруга Тома Бугайская. Я чувствовала себя как-то на отшибе. Когда вечером все сели за приготовление уроков, стеснялась спрашивать: мне казалось, что показывают мне нехотя, каждый хочет отвязаться от меня, а обратиться к классной даме мне не пришло в голову.
Вообще, роль классной дамы в институте – это далеко не то, что современный классный руководитель. Классухи, как их прозвали девочки, абсолютно не интересовались ни психологией, ни переживаниями своих воспитанниц, их, по-моему, даже не интересовала успеваемость: хотя они и ругали нас за плохие отметки, но это было чисто формально, потому что отстающим они никогда не помогали, а может быть, и не умели помочь. В поле их зрения были: языки, манеры, порядок и послушание.
Каждую субботу выводились индивидуальные отметки: за поведение, за порядок, за французский и немецкий разговор. В классе могли происходить разные события, организовались две партии, враждовавшие между собой, весь класс мог дразнить и изводить какую-нибудь одну несчастную за проступок или просто так, без причины, – классухи делали вид, что они ничего не замечают, хотя не заметить это было невозможно. В общем, это был не руководитель и не воспитатель, а надсмотрщик, который обязательно читал твою переписку с родителями и следил, чтобы ты не вышла лишний раз в коридор. Тогда, запуганная и удрученная, я, конечно, этого ничего не понимала, но чувствовала, что классная дама ко мне так же безразлична, как и начавшие меня презирать девочки. От этих мыслей я все больше и больше мрачнела и тупела.
Следующий день была суббота. До всенощной нам разрешили немного отдохнуть и поиграть. Девочки пошли к своим корзинкам и шкатулкам. В конце класса, у стен, стояли большие шкафы. Один был с книгами, в нем находилась классная библиотека, весьма скудная (цензура была жестокая), а в двух других помещалось наше скромное имущество – можно было иметь при себе: почтовые принадлежности, фотокарточки и, в младших классах, любимые игрушки. Все это складывалось в небольшую корзинку или шкатулку. Когда я достала свою куклу Наташу, мне показалось, что запахло домом, так живо вспомнились мама, Таша, няня, захотелось заплакать, но я сдержалась. Должна сказать, что за весь длинный период моих первых в жизни грустных переживаний я ни разу не плакала. Может, оттого мне так и тяжело было.
– Какая у тебя красивая кукла, – сказала Тома Бугайская, – иди играть с нами в институт.
Я согласилась. Сдвинули парты, положили книги, как будто столы, и стали рассаживать кукол.
– Моя будет княжной Джавахой, – заявила моя пара, ее звали Катя.
– Моя Людой Власовской, – поспешила Тома, – а твоя, хочешь, будет Бельской, – обратилась она ко мне.
Я согласилась.
– Ну, что ж ты, Бельская, не шалишь? – спросила Катя.
– А почему должна шалить Бельская?
– Так мы же играем в Чарскую, ты что, не читала «Записки институтки»?
– Нет, – растерялась я.
– Ну, с ней неинтересно играть, я не хочу, – сказала Катя. И я, забрав свою Наташу, уныло поплелась на свою парту.
На другой день неприятности меня ждали уже с утра. Когда наша классная дама Нина Константиновна Гаусман строила нас в дортуаре в пары (дортуаром назывались спальни, помещавшиеся на третьем этаже), моя пара Катя заявила, что она со мной ходить не будет.
– У нее уши грязные.
– Пойди и быстро вымой уши, пока я проверю у всех ногти, – сказала мне Нина Константиновна.
Я выполнила приказание.
– Все равно они у нее грязные, – капризно протянула Катя, когда я встала опять с ней рядом.
Нина Константиновна молча взяла меня за руку и поставила в первую пару. Не отпуская моей руки, она стала спускаться по лестнице в столовую, а за нами потянулся весь класс.
– Будешь ходить в первой паре, стрижок, – вдруг ласково сказала она.
Я стала молча разглядывать ее. Форменное платье на ней было наряднее других. Оно все отделано мелкими складками, из воротника и рукавов выглядывают кружевные белые рюшки. Причесана она тоже затейливо, на лбу и шее много кудряшек. Позднее я узнала, что классухи делились на вредных и безвредных. Нину Константиновну относили к самым безвредным. Она была некрасива, но в глазах ее было что-то доброе. Я разглядела также свою новую пару. Звали ее Оля Менде, она перешла в седьмой из приготовительного, но держалась как новенькая – робко и обособленно. Лицо у нее было старообразное, какое-то птичье. Вот кого она мне напоминала – сову! Глаза такие же мрачные и посажены близко к носу. Завтрак, как и полагалось, прошел в молчании. Когда мы пришли в класс, Оля обратилась ко мне: