– На цыпленка да, но не ощипанного, а иногда, наоборот, такой задиристый петушок получается.
«Лида ко мне слишком хорошо относится», – подумала я. И тут же внимательно посмотрела на свои ботинки: конечно, правый на левой. Это происходит оттого, что они мне очень велики. Я замечала, что другие девочки всегда требуют, чтобы им меняли белье и обувь, если не по росту, а мне что сунут, то и ладно, вон даже носки загнулись на ботинках, как у карлика-волшебника. А как Высоцкая все замечает, действительно, у меня ногти подстрижены лопатой, иначе не умею стричь, попрошу Лиду, она мне острижет. А про Кичку она сказала «выпученные глаза, восторги и объятия». Кичка, по-моему, хорошенькая, у нее большие карие глаза, правда немного выпуклые, изредка она надевает очки. Кичка правда любит изъявлять свои чувства, она может запрыгать и затанцевать от радости, может броситься на шею, но разве это плохо? И при чем тут Белкина некрасивость, кому она мешает? Ну, это ладно, а вот про меня она правду сказала.
На другой день Лида все-таки попала в лазарет. Оля ходит расстроенная, пишет ей записочки, я тоже написала Лиде и Тане Трескиной. Настроение у меня так и оставалось пониженным.
Дня через два я почувствовала легкую простуду и пошла утром к врачу, в лазарет меня не взяли, но гулять не разрешили, и то ладно. Во время прогулки Таня Кормилицына предложила мне вместе с ней сделать упражнение по-русски.
– Оно очень трудное, может, поможешь мне, – сказала Таня.
«Ну-ка, преодолею свою бестолковость», – подумала я.
Таня Кормилицына была с нами и в приготовительном классе. Тихенькая и старательная девочка, со светлыми двумя косами и совершенно белыми бровями и ресницами. Она и Соня Ханыкова были из имений, находящихся в Рязанской губернии, Сапожковского уезда. Соня Ханыкова училась хорошо, а Тане было трудно, но она очень старалась. Упражнение оказалось понятным, и хотя я редко слушала объяснение в классе, как его писать, сообразила.
Только мы достали с Таней тетради и стали выводить первые предложения, как в класс гурьбой ввалились девочки. Пошел дождь, и прогулка была прекращена.
Высоцкая и Кичеева быстро прошли и сели за преподавательский столик. В руках у Высоцкой была какая-то тетрадка.
– Господа, – торжественно обратилась Кичка ко всему классу, – сейчас мы с Максиком прочтем вам дневник одной девочки. Никогда не думала, что наша Фуф такая плохая.
Я стала искать глазами Веру Куртенэр. Вот она, сидит за своей партой и опустила голову.
– Вера, ты сама дала им дневник? – громко спросила я.
– Нет, они у меня его утащили. – И она опять опустила голову.
– Как же ты могла это сделать, Кичка, уж от тебя я этого никогда не ожидала, – возмутилась я. – Это же нечестно.
– Ладно, честно, – перебила Сейдлер, – ты послушай только, что она здесь пишет! Девочки, садитесь ближе и слушайте.
– Не желаю слушать. – Во мне все кипело. Я повернулась к ним спиной и пошла к Кормилицыной.
Таня невозмутимо писала упражнение, я села рядом и стала выводить буквы. В классе стоял шум, многие девочки подошли к столу, слушали и возмущались. Белка тоже села ближе, но молчала. Кира Ушакова со своего места бросила несколько реплик, осуждающих Куртенэр. Но больше всех возмущалась Сейдлер: она так чернила Веру, как будто та действительно была негодяйка. Я взглянула на Веру, она как-то странно улыбалась.
И вдруг я почувствовала на себе Кичкины объятия.
– Господа, вот кто у нас самый честный человек в классе. Ведь это мы все придумали, Максик, Фуф и я, никакого дневника Фуф не писала, мы сочинили его сами; мы разыграли вас, чтобы узнать, кто честно откажется слушать украденный дневник, и честной оказалась одна Лелька Лодыженская.
– Неправда, – говорила я, освобождаясь от Кичкиных объятий, – Таня Кормилицына тоже не стала слушать вашу ерунду, а потом, ведь в классе нет Лиды Дрейер, она в лазарете, нет Тани Трескиной.
Вера Куртенэр тоже подошла ко мне.
– Я знала, что ты так поступишь, – сказала она и добавила, обращаясь к Высоцкой: – Вот видишь, Максик, я оказалась права.
Остальные девочки были как-то озадачены. Оля Гиппиус и еще несколько тихеньких вообще ничего не поняли, так что эксперимент не удался. Сейдлер обиделась и сказала: «Мы не куклы, чтобы в нас играть». А Белка, как всегда, молчала.
Дни проходили. Лида вышла из лазарета. Гулять стало веселее, выпал снежок. Братья-разбойники опять носились вместе и придумывали все новые шалости. Кому-то пришло в голову, что разбойники должны выглядеть по-мальчишески и кос не носить. Короткие волосы были у Высоцкой, Кичеевой и у меня. Сейдлер не задумываясь решила отрезать свои толстенные косы. Вера Куртенэр тоже, а Белка и подавно – косичка у нее была тоненькая. Решили в этот же день удрать с прогулки и в коридорчике между классом и маленькой комнаткой проделать эту операцию. Причем нужно еще было покороче постричь волосы у меня и Высоцкой, у Кички стрижка была короткая. Так как дел предстояло много, решили удрать с самого начала. Ирине Высоцкой примкнуть к нам не удалось, она была дежурной по классу, а одной из скучнейших обязанностей дежурных была ходить на прогулки с классухой. Вот мы уже в коридорчике, Кичка, как парикмахер, щелкает ножницами, а Сейдлер распускает свои косы.