– Эх, жаль, ножницы одни, – говорит Фуф, – а то я бы пока подстригла Белку.
Несколько минут, и чудные каштановые волосы лежат на полу. Сейдлер лихо встряхнула стриженой головой. Потом поглядела на волосы, видно, ей стало жалко их, и она собрала их в бумагу: «Это для мамы, может, она захочет сохранить на память».
– Ты отдохни, Кичка, а я постригу Белку, а потом ты меня, – сказала Фуф.
Белкину косичку остричь недолго. Фуф еще стоит наклонившись, а Белка решила, что все уже кончено, и как тряхнет головой – и прямо затылком угодила в рот Куртенэр. Звякнули упавшие ножницы, плачут обе: у Веры весь рот в крови, у Белки кровь на затылке. Что делать? Кичка и я ведем обеих в лазарет. Белке выстригают затылок, там оказывается ранка, ей сделали перевязку, а у Веры разбита губа и искривлен передний зуб.
Евгения Петровна идет с пострадавшими и с нами к Алисе. Картину мы застаем такую. Сейдлер стоит посреди класса, гордо подняв стриженую голову, а Алиса наступает на нее, размахивая руками. Когда открылась дверь и в класс вошла процессия с ранеными и с Евгенией Петровной в белом халате, Алиса вообще потеряла дар речи. Потом собралась с силами, вздохнула и сказала:
– Я должна все это доложить Ольге Анатольевне.
И вот началась расплата сразу за все прегрешения. Ольга Анатольевна пришла к нам в класс. Больше всего ее возмутило само название «братья-разбойники».
– И это в стенах института! – говорила она, высоко поднимая палец. Потом, крепко сжимая сложенные руки и слегка потрясая ими, добавила: – Всех вас исключу немедленно.
Стало очень жутко. В дальнейшем мне приходилось не раз слышать эту фразу, и, конечно, такого впечатления, как в первый раз, она на меня уже не производила.
Кончилось тем, что все пять человек, участвовавшие в стрижке, были на Рождество оставлены без каникул.
Высоцкая сама созналась, что она тоже принадлежала к братьям-разбойникам, но Алиса сразу вступилась за нее и сказала, что она всю прогулку проходила с ней и в стрижке не участвовала. Гжа ограничилась по отношению к Высоцкой строгим внушением и снижением отметки за поведение. Конечно, это наказание сразу ввергло нас в уныние. Лишиться поездки домой на целые две недели! Обычно незадолго до каникул чья-то рука неизменно выводила на классной доске после занятий цифру дней, оставшихся до роспуска воспитанниц. Стали мелькать цифры – 20,18,13, но нас они уже не радовали.
Я написала маме, в ответ получила очень грустное письмо. «Очевидно, тебе не хочется домой и не нужны родные, любящие тебя», – писала она.
Все-таки как в детстве и юности много эгоизма, легкомыслия и как мало чувства любви и признательности к близким! Конечно, не во всех, но во многих. Да, мы переживали тяжесть наказания, но не так, чтобы это сдавило нас и не дало бы возможности веселиться и развлекаться. Нет, мы продолжали пошаливать и лодырничать. Самый тяжелый день был 22 декабря, когда после уроков начали приезжать родители за девочками. Мы сидели грустные, но никто не плакал, крепились.
Ужинать пошли как-то непривычно, осталось от всего института человек 18, были и большие девочки, мы, седьмушки, были самые маленькие, приготовишек не было.
Среди наказанных была Катя Постникова из шестого класса – та самая черненькая девочка с капризным лицом, которая дразнила меня в прошлом году. Я невольно старалась держаться от нее подальше, но она первая подошла ко мне и сказала:
– Вот какая ты боевая стала.
Вообще, она все время заговаривала со мной. Перед прогулкой я заметила, что она надевает высокие, по колено, ботинки на меховой подкладке с привинченными к ним коньками. У нас в классе ни у кого коньков не было. Катя каталась очень хорошо. Заметив, что я слежу за ней, Катя сказала:
– Хочешь, в следующую прогулку я тебе дам надеть свои коньки и немного поучу тебя?
– Конечно, хочу, – отвечала я, не веря, что может быть такое счастье.
На следующую прогулку Катя выполнила свое обещание. На всю жизнь мне запомнилось это радостное ощущение, когда я натягивала ботинки, а потом, постукивая коньками по каменному полу, прошла в сад на каток. Там, конечно, вела себя как медвежонок и часто падала, но, когда удавалось проскользить несколько шагов, было какое-то изумительное чувство полета. Катя сказала мне, что она наказана на три дня, а 25-го, в первый день Рождества, за ней с утра приедет мама, но коньки она с собой брать не будет. Мама не хочет с ними возиться.