– Велосипед! – ахнула я. – Да что же в нем удивительного? – Представь себе, нам было очень удивительно, как человек катится на колесах.<…>
А по возвращении в институт после Масленицы я вдруг тяжело заболела, оказалось, что это рожа. Сразу подскочила температура, я еле доплелась до лазарета. Меня положили в отдельную палату. Я то ли теряла сознание, то ли крепко засыпала, но помню отдельные моменты. Просыпаюсь – у меня забинтован правый глаз, другой раз просыпаюсь – около меня сидит Галина Павловна и вяжет. <…>
Когда я наконец поправилась и вышла в класс, это было незадолго до Пасхи, девочки встретили меня очень приветливо, рассказали мне, что, когда я была плоха, за меня молились всем институтом, в утреннюю молитву включили несколько слов обо мне. А по вечерам в дортуаре, когда был погашен свет и уходила классуха, молились всем классом. Все это меня очень растрогало. А Вера Куртенэр и Кичка отвели меня в сторону и сообщили: – Ты знаешь, тебя не оставят в классе, мы все твои отметки исправили в журнале. Шестерки на восьмерки, а двойки на двенадцать.
Я очень обрадовалась, а Белка сказала:
– Не радуйся, я уверена, что это так не пройдет, наверняка преподаватели где-нибудь себе еще записывают отметки, которые ставят в журнал.
Вера и Кичка накинулись на Белку, чтобы она не каркала, а мне стало тревожно за них. И Белка оказалась права. Следующий урок был немецкий. Хер Лерер заметил меня (нас выпускали из лазарета в синих кофточках и белых косынках), сказал: – Фрейляйн Лодыженская, вы выздоровели, вам много придется нагонять, болели вы долго, да и отметки у вас плохие. – Он раскрыл журнал и провел пальцем около моей фамилии. Озолинг всегда носил прическу ежиком, а тут мне показалось, что его рыжеватые волосы стали дыбом. Он быстро достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку и стал сверять отметки. Потом встал и, не закрывая журнала, пошел к столику классной дамы.
Антонина Яковлевна читала журнал и записную книжку и бледнела. Потом спросила усталым голосом:
– Кто это сделал?
Мы встали втроем.
– Сядь, Лодыженская, – тем же голосом сказала Зотова, – ты только что вышла из лазарета. Когда вы сказали ей об этом?
– Десять минут назад, – ответила Кичка, как всегда, подняв голову и глядя прямо в глаза собеседнику.
– Как вы могли это сделать? – как бы в раздумье произнесла Зотова.
– Антонина Яковлевна, – горячо заговорила Тамара, – ведь она так тяжело болела, и мы не хотели, чтобы ее оставили в классе.
Вдруг Озолинг что-то зашептал Зотовой на ухо. Она покачала головой и опять спросила:
– Вы что же, сделали это по всем предметам?
– Конечно, по всем, – гордо и наивно ответила Куртенэр.
И вот опять начались тяжелые дни расплаты. Сознание, что Вера и Тамара сделали это для меня и будут страдать из-за меня, давило сердце тяжелым камнем. А вдруг их исключат? От этой мысли я вся холодела. На другой день, во время вечерней прогулки, в 4 часа, вдруг весь институт пошел строиться в зал. По какой причине – неизвестно.
– Что-нибудь объявят, – предположил кто-то.
Мы трое сразу насторожились. Воспользовавшись беспорядком в дверях залы и суматошливостью Алисы, мы потихоньку сбежали. Спрятались в ближайшем от залы пустом классе. Он оказался четвертым. Там парты были высокие, без скамеек, к ним приставлялись стулья. Мы втроем забрались под одну парту, прижались друг к другу и стали строить различные предположения, одно другого страшнее.
– Объявят об исключении, – сказала Вера.
– А вдруг выпорют перед всем институтом, – проговорила Тамара.
– Что ты, – возмутилась я, – теперь не порют, даже у Чарской не пороли.
И вдруг сразу единогласно решили:
– Давайте помолимся Богу, чтобы ничего дурного не случилось.
Каждая залезла под отдельную парту, и начали горячо молиться. Шум приближающихся девочек заставил нас вскочить. Первой в класс влетела Маруся Ляпунова, ее знали все институтки. Она была очень хорошенькая, очень шаловливая и лучше всех делала гимнастику на гимнастических вечерах – это была наша прима.
– Ну что, что? – кинулись мы к ней.
– Вы про что? – удивилась Маруся. – И почему вы здесь?
– Это не важно, скажи, зачем собирали? – нетерпеливо спросила Тамара.
– А-а-а, учили придворные реверансики делать, как ручки, как ножки держать, великая княгиня изволит посетить наш институт.
И Маруся, смеясь, стала показывать, как нужно делать придворный реверанс. Но мы не смотрели, радость охватила нас, и мы, взявшись за руки, побежали к своим.