На лице Иста блестят капельки влаги. Слезы или пот? Лео не знает, да это и не важно. В конце концов, вся соленая вода одинакова.
Когда они покидают роллердром (прежде чем сотрудник катка забирает у Хлои микрофон, она успевает громко объявить: «Домой идти не обязательно, главное, не останьтесь здесь!»), ночной океанский воздух на контрасте с волглой духотой помещения кажется ледяным. Вокруг тишина, как в гостиничном коридоре или как в машине, когда садишься в нее после оглушительного грохота концерта. Отсутствие шума давит на уши; после трех часов на роликах подошвы кроссовок кажутся Лео непривычно гладкими, так что до парковки можно не просто дойти, а доскользить.
Ист выходит вместе с ней, через плечо перекинута сумка с камерой. Лицо у него высохло — проводив Лео к бортику, он украдкой вытерся рукавом. Мэдисон смотрела на них вытаращив глаза, но, когда Ист поблагодарил ее за то, что приглядела за камерой, лишь молча кивнула. Едва он укатился обратно, Мэдисон сгребла Лео за руку и прошипела:
— Это что вообще было?
— Это… между нами. — Лео постаралась произнести это как можно небрежнее, однако сердце продолжало ухать в груди, а пальцы до сих пор ощущали прикосновение теплой крепкой ладони.
Мэдисон больше ничего не сказала, но Лео почти что слышала ее мысли.
Подруга остается на катке помогать родителям с уборкой — во всяком случае, так она объясняет, — и на прощание обнимает Лео.
— Я так рада, что ты пришла, — говорит Мэдисон.
— Я тоже, — отвечает Лео и не лукавит.
Она повеселилась, это правда, и впервые за много месяцев провела больше тридцати минут, не думая о Нине и о том, как ее безжизненная рука свисала с носилок. Лео крутит кольцо на пальце, судорожно сглатывает и пытается выдавить из себя улыбку.
На выходе Ист придерживает перед ней дверь, друзья именинника со смехом и шутками прощаются, и Лео представляет, как их возгласы окутывают ее и Иста небольшим облачком. Толпа рассеивается, в сонном пригороде постепенно воцаряется прежний покой, Лео и Ист стоят на тротуаре.
— Ты как, нормально? — спрашивает он, и внутри у Лео вспыхивает крохотная искорка радости: Ист заговорил первым.
— Да, — говорит она. — Просто на минутку что-то нашло.
Ист смотрит на нее как на лесного зверя. С чего бы? Не то чтобы она никогда раньше перед ним не плакала.
— А… еще что-нибудь помнишь? — осторожно интересуется он.
— Нет, только песню, — отвечает Лео и прибавляет: — Отец скоро подъедет.
— И мой тоже, — кивает Ист. — Я на всякий случай сказал приезжать к одиннадцати.
Лео бросает взгляд на телефон. Без трех минут одиннадцать.
— Ты без машины?
— Наказание пока никто не отменял. — Ист пожимает плечами. — Еще неделя осталась. Отец отпустил меня сюда только потому, что это оплачиваемая работа.
— А, здорово. В смысле, здорово, что тебе заплатили. Удалось сделать хорошие кадры?
Ист усмехается, опустив голову, трет шею.
— Лео, что мы будем…
— Прости, — выпаливает она. Будь мягче, звучит в голове голос Нины, удивленный и раздраженный одновременно. — Серьезно, Ист. Мне ужасно жаль. Я просто сорвалась на тебя, и та наша ссора… Я ничего не соображала. На самом деле меня не касается, чем ты занимаешься. Если это приносит тебе счастье.
В свете фонарей на парковке глаза Иста блестят.
— Счастье, — повторяет он. — А ты счастлива, Лео?
— Я не… — Она умолкает, размышляя, как ответить на такой вроде бы простой вопрос. — Кажется, я перестала понимать, как это — быть счастливым, поэтому — не знаю.
Ист внимательно смотрит на нее, уголки его губ расслабляются.
— Ты права, — кивает он. — Такое чувство, будто счастья больше не существует. Не так, как раньше.
— Теперь все не так, как раньше. — Лео думает об округлившемся животе Стефани, мокрых волосах Нины. — Но ведь если бы все было как раньше, она не была бы такой особенной. Мы должны меняться, верно? Если ты остаешься таким же, как прежде, тогда какой был смысл влюбляться?
Ист долго молчит, сверлит взглядом асфальт, потом трет глаза большим и указательным пальцами.
— Да, — наконец выдыхает он, сгребает Лео в охапку и прижимает к груди. — И ты меня прости, — говорит он.
Лео и не подозревала, как сильно ей не хватало Иста, пока вновь не прикоснулась к нему, не ощутила его торопливый пульс и запах пота, впитавшегося в рубашку, пока не почувствовала, насколько он живой. Она так скучала по всему общему, что их связывало: теперь лишь они двое во всем мире знают, о чем была та песня, потому что только они слышали ее под звездным небом в сияющем идеальном мире. У Лео мелькает смутная мысль: неужели горе сильнее любви? Неужели любовь сильна именно потому, что утрата ее так горька?