— Ой, я вас умоляю, — фыркает кто-то сзади.
Обернувшись, Лео видит свою двоюродную сестру Герти, которая сидит сразу за ней, скрестив руки и ноги. Герти ей подмигивает, и тиски, стягивающие грудь Лео, немного разжимаются, даже несмотря на то что на щеках Герти видны дорожки от высохших слез.
— Гертруда! — шипит тетя Келли и толкает дочку локтем в бок, а Лео разворачивается обратно, к маме.
Лео давно не видела Герти — кузина повзрослела и похорошела.
— Я люблю тебя, Нина! — всхлипывает Поппи, и от ее хныканья «заводится» микрофон.
Все досадливо морщатся.
Прощание переходит в поминки, устроенные в доме их с Ниной — нет, ее, Лео — мамы. Родные, друзья и незнакомые люди толпятся в кухне и гостиной, просачиваются во двор. Их задний двор выходит на лесопарковую зону и благодаря этому кажется гораздо больше, чем есть на самом деле. Пришедшие занимают и это пространство.
Играет музыка. Звучат старые композиции, из чего Лео делает вывод, что плейлист составлял отец: Том Петти поет о полевых цветах, Брюс Спрингстин скрипит о дне Святого Валентина, «Битлз» на три голоса рассказывают что-то про свою жизнь. Лео слышит эти песни и понимает, что уже никогда не сможет их слушать.
Среди собравшихся — школьные учителя, друзья, родители друзей и совершенно незнакомые Лео люди. Коллеги мамы и отца общаются с директором начальной школы, двоюродные бабушки увлечены беседой с бывшими соседями супругов Стотт — соседями по тому дому, который родителям Лео после развода пришлось продать. Кажется, все, кто хоть раз видел Нину, сегодня пришли почтить ее память, а заодно угоститься едой, каким-то образом появившейся на всех столах и прочих горизонтальных поверхностях в доме.
Все переговариваются, но вполголоса, как в церкви или музее. На кухне, где Лео старательно расставляет банки с газировкой, хотя делать это вовсе не нужно, до нее доносится один из таких разговоров.
— Сосед Лили, полицейский, первым приехал на место аварии, — звучит приглушенный голос. Лео его не узнаёт, но запомнит навсегда. — Говорят, всех троих нашли на дороге. А ее сестра и парень вроде как пытались к ней ползти. Ц-ц-ц, — цыкает голос. — Какая жалость.
Лео выходит в гостиную, видит Иста — впервые с той ночи, когда случилась авария, — и замирает на полпути, точно осознав промах.
Он сидит на банкетке для игры на фортепьяно — первый за много лет, кто сел на нее. Отец обнимает его за плечи и прижимает к груди, какая-то женщина сидит перед ними на корточках, положив руку Исту на колено. Это школьная учительница испанского, та самая, которая любила Нину вопреки ее неспособности произнести жесткое «р» («Да хоть убей не могу»! — как однажды радостно объявила она).
Хуже всего, что Ист плачет. Он вжимает кулаки в глазницы, а с портрета в рамке на крышке фортепьяно на всех собравшихся смотрит девятиклассница Нина, и улыбка на ее лице словно обещает, что все будет хорошо. Учительница испанского что-то тихо говорит, однако Ист все плачет и плачет, а Лео смотрит на него из коридора. То ли Саймон, то ли Гарфанкел (Лео их не различает, да ей и не интересно) начинает петь о девушке, которая умерла в августе, и Лео воспринимает это как знак: надо уходить.
Она идет во двор, подальше от всех, садится под деревом. Ветви смыкаются вокруг нее, скрывая от посторонних глаз. Темнеет. Лео дрожит, но не от холода, а потому, что в прошлый раз, когда она покинула дом в темное время суток, случилась трагедия. Вспомнив об этом, она дрожит еще сильнее.
Она подтягивает колени к груди и съеживается — хочет побыть наедине с этим чувством. Понять ее не сможет никто. Пожалуй, за исключением одного человека.
— Привет, — говорит Ист, и при звуке его голоса Лео выпрямляет спину, прямо как Денвер, который непременно выныривает из ниоткуда всякий раз, когда кто-то достает из холодильника сыр.
— Привет.
Он садится под деревом рядом с ней, опираясь локтями на согнутые колени. Узел черного галстука расслаблен, две верхние пуговицы белой рубашки расстегнуты. Глаза опухли, вид измученный, хотя Лео не сомневается, что и сама выглядит не лучше.
— Где твоя камера? — спрашивает она.
— А, я ее, это, дома оставил. Решил, что фотографировать сегодня как-то неуместно. — Он пытается улыбнуться, но легче от этого никому не становится. Не тот случай.
— Трудно дышать?
Ист смотрит на Лео с недоумением:
— Что?
Лео показывает на свое горло, изображая, будто ослабляет галстук. Ист улыбается:
— Да, есть немного. Почувствовал, что мне нужно ненадолго выйти. Решил найти тебя. Кстати, тебя искала твоя мама.