Сердце Джоселин стучало в унисон накатывающим, как волны, здравицам в честь молодоженов.
17
— Мадам, все готово для купания.
Джоселин подняла руки, давая возможность служанке развязать шнуры на боках ее дорожного платья.
— Я вычищу ваше платье, как смогу. Грязь легко убрать, но пятна все равно останутся.
— Спасибо, Алисон. Сделай, что сможешь.
Девушка унесла одежду, а Джоселин, поеживаясь, направилась к чану с горячей водой. Повинуясь инстинкту, она заняла комнату, которую делила с Аделизой в то время, пока они находились во власти де Ленгли. Она почему-то не решалась переступить за порог хозяйских покоев.
В отсутствие Джоселин спальня выстудилась и отсырела, изморозь проступила на стенах, но не понадобилось много времени, чтобы в камине вновь запылал огонь, постель была накрыта сухими простынями, и на стены вернулись разноцветные, радующие глаз драпировки.
От чана исходил манящий пар. Джоселин попробовала — не горяча ли — и погрузилась в воду, мгновенно ощутив блаженное тепло. Слава Богу, горячая вода и возможность заказать ее прислуге в любое время ей теперь доступны. Впервые за двое последних суток она по-настоящему согрелась.
Нет, неправда. Ей было горячо и там, во дворе крепости, когда супруг целовал ее на глазах толпы. Разумеется, это был скорый, даже, можно сказать, небрежный поцелуй, демонстрирующий зрителям, как любит сеньор свою только что обвенчанную с ним жену. Она стыдилась своей роли в этом спектакле, разыгрываемом на потеху публике, но не смела противиться. Ей стало ясно, как будет трудна ее жизнь с Робертом де Ленгли, как нелегко ей будет отстаивать в общении с ним свою собственную гордость.
Мягкой тканью Джоселин начала обмывать свое тело. Никогда раньше она не рассматривала себя и не ощупывала с такой придирчивостью и с таким повышенным интересом. Что будет ощущать супруг, когда решится наконец лечь с ней в брачную постель? Ее кожа была белоснежной и упругой, талия — стройна, но бедра и груди выделялись уж очень вызывающе, что никак не соответствовало эталону красоты.
Опустив подбородок, Джоселин хмуро глядела на два выпуклых холма с темно-розовыми сосками на вершинах и вспоминала, как истинные леди затягивают и убирают их, чтобы сохранить истинно грациозный силуэт, и смеются над теми, у кого вымя, как у коровы.
Ей было не смешно. Если б она могла уничтожить эти груди, она бы сделала это немедленно. Но никто, даже Божья мать, не поможет ей их скрыть, когда Роберт де Ленгли разденет ее догола.
Но лорд Белавур не очень-то поторапливался воспользоваться доставшимся ему после свадьбы сокровищем. За это Джоселин была ему благодарна. Ей было дано время подготовить себя, чтобы предстать перед ним достойной его могущества, богатства и силы.
Только что он обидел ее, когда на глазах своих людей и челяди, оборвав поцелуй, опустил ее на ослабевшие от волнения ноги на каменные ступеньки и занялся заботами по хозяйству. На его месте она поступила бы точно так же. Она заботилась о Белавуре и ради себя, и ради отца, и ради всех слуг — рыцарей и смердов, кормящихся от него. И все-таки это был первый день их супружества. Какой-то шрам на ее сердце от подобного унижения вряд ли зарубцуется со временем.
Она закончила купание, вытерла волосы и, завернувшись в широкое полотенце, встала у камина. Даже такой щедрый огонь не мог до конца прогреть комнату, покинутую на многие дни.
Джоселин расчесывала волосы жесткой щеткой. Ей пришлось покинуть замок Монтегью лишь в том, в чем она была одета в тот момент. Ее супруг послал гонца с требованием доставить обратно в Белавур ее наряды, но это — она была уверена — произойдет не скоро. Отец взорвется такой яростью, что, вполне о возможно, иссечет мечом все ее платья в клочки. Ей придется вновь напялить на себя наряд с пятнами от дорожной грязи, как бы тщательно ни очищала его старательная служанка.
Джоселин прикрыла свой наготу дорожным плащом и прилегла на кровать. Жалеть себя не было смысла, так же, как и возлагать вину за свои несчастья на других — Джоселин давно это поняла. Ей, наоборот, надо бы сейчас благодарить всех святых за то, что она выбралась из цепких когтей Монтегью и, неожиданно для всех и для себя самой, превратилась в полновластную хозяйку Белавура.
«Более всего, в чем я нуждаюсь, это во сне», — убеждала себя Джоселин. После нескольких часов отдыха все вокруг нее засияет. И ей нечего делать, никуда не надо спешить, пока Алисой не принесет ей очищенное от грязи платье. С этой мыслью она смежила веки и уснула.
— Вы проспали, мадам, аж до полудня!
Джоселин вскочила, озираясь по сторонам. За окошком был белый день, а на ней не было ничего надето. Плащ, в который она закуталась, спал с нее и обнажил ее наготу. Щеки ее запылали, когда она увидела, что Роберт де Ленгли склонился над ней.
Судорожно Джоселин нащупала полы плаща и поспешно прикрылась им.
— Простите, милорд. Наверное, я что-то упустила и не выполнила своих обязанностей.
Он явно наслаждался ее растерянностью. Его появление в спальне было вызвано самым невинным поводом — проверить, здорова ли его жена после долгого пути, но сейчас, раз она проснулась, ему не хотелось покидать ее ни с чем.
Ее растерянность возбуждала в нем желание. После скоротечной забавы со служанкой Алис прошло уже достаточно времени, чтобы мужская его природа не стала настойчиво требовать воздать ей должное.
Пухлый рот Джоселин, предназначенный не только для произнесения язвительных замечаний, но и для поцелуев, манил его к себе. Днем, когда Роберт целовал ее при всех, то и тогда с трудом оторвался от него — таким показался он ему сладким, соблазнительным.
— У вас есть какие-нибудь пожелания, милорд?
— Да, Джоселин. Мы уже женаты два дня, и я прошу называть меня по имени. С первой минуты, как я увидел тебя, я мечтал об этом. В этой самой комнатке… я помню. А ты помнишь?
— Разумеется, помню. — Она покраснела при воспоминании. — Но мой язык до сих пор не повинуется мне, и я не могу назвать вас Роберт.
— Он скоро будет слушаться тебя. Только надо чаще практиковаться.
Де Ленгли подошел к полке, где громоздились кубки и фляги с вином. Казалось, вечность прошла с той поры, как он имел дело с девственницей. Женщины учили его науке любви, а не он их. Они прекрасно знали, что могут предложить мужчине и что надо им от него требовать. Ему было приятно сознавать, что жена его несведуща в любовной игре. Иметь ученицу робкую, но жаждущую получить уроки и к тому же, как он был уверен, не испытывающую отвращения к своему учителю — разве это не огромное удовольствие?
Роберт наполнил чашу, поднес ее к губам, отхлебнул, потом приблизился к кровати, протягивая ей чашу с напитком.
— Выпейте, мадам, и ободритесь. Мне кажется, что вы еще до сих пор в полусне.
Джоселин приподнялась, стараясь по мере возможности скрыть свою наготу. Это было нелегко проделать под пристальным изучающим взглядом супруга. Она чувствовала, что дрожит, трепещет каждая клеточка ее тела, но стыдно, невозможно было признаться в этом.
Прикрывшись кое-как плащом, она протянула руку за чашей. Конечно, Джоселин имела право попросить его удалиться, пока она оденется, но она не знала, может ли высказать такое пожелание своему супругу, к тому же ее мучила жажда. Вино было приятно на вкус и придавало смелости.
— Прошу извинения… Роберт. Я собиралась вздремнуть только часок, а так получилось… Неужели я проспала весь день?
— Чуть меньше. Но ты заслужила эти часы спокойного сна.
А затем, к ее ужасу, он, отставив чашу с вином, улегся рядом с ней на кровать. Глаза его и его руки были в такой опасной близости от ее тела, что она полыхнула от одолевающей ее страсти постыдным для девственности огнем. «Как же мне вести себя, когда он закончит дразнить меня и пожелает овладеть мною?»
Ее охватил испуг, как однажды, при купании в пруду, когда дно неожиданно ушло из-под ног, вода сомкнулась над нею, солнечный свет погас и она не знала, куда метнуться. В тот момент ей казалось, что наступил конец. А сейчас?