— Зря ты сердишься, дорогой, — с укором сказала Роза. — Кандида подала неплохую мысль. Может быть, Лус у Эдуардо? Давай позвоним ему.
Кандида тоном знатока бросила, не отрываясь от движущихся по экрану маленьких фигурок:
— Если она с Эдуардо Наварро, то ничего плохого с ней случиться не может. Уж я-то знаю, меня в этих вопросах не проведешь.
Рикардо уже лихорадочно набирал домашний номер Эдуардо Наварро. Но ответа не было. В трубке слышались лишь тоскливые длинные гудки.
— Может быть, он у дяди? - предположила Роза. - Давай позвоним Феликсу. Можно заодно пригласить их с Лаурой на наш семейный ужин. Мне будет намного спокойнее, если Лаура будет рядом. Да и Феликс в случае чего поможет.
Они позвонили. Трубку взяла Лаура.
— Нет, Эдуардо не появлялся со вчерашнего дня. И не звонил, — сказала она. — Да, это странно. Он всегда звонит, чтобы справиться о моем здоровье. Он очень хороший, воспитанный мальчик... Семейный ужин? Спасибо, Роза, мы будем очень рады. Приехать прямо сейчас? Конечно, дорогая, ты же знаешь, мне всегда приятно тебя видеть,
— Ну вот, — сказала Роза, кладя трубку. — Эдуардо тоже исчез.
Кандида вновь обернулась к ним, несмотря на то что мексиканским воротам грозила явная опасность:
— Для таких случаев существует полиция.
— Перестань же, Кандида! — вновь оборвал ее Рикардо, — Они поднимут нас на смех. Две вполне взрослые девушки и один вполне взрослый мужчина не явились к ужину, о котором они даже не знали!
— Я могу вообще помолчать, — обиженно поджала губы Кандида. — Это вы, а не я, волнуетесь непонятно отчего. А я совершенно спокойна.
И тут же она заверещала не своим голосом:
— А-а-а! Ужас! О-о! Нам пенальти!
Роза взяла себя в руки.
— Действительно, Рикардо, что это с нами? Давай лучше займемся подготовкой ужина. Я попрошу старую Томасу приготовить маисовый торт, который она пекла мне в детстве. Теперь уже, наверное, кроме нее, ни один человек в мире не помнит этого рецепта. И пускай Селия накрывает на стол. Цветы поставим в большую хрустальную вазу.
— В ту, которую тебе когда-то подарил Эрнандо Тампа, твой бывший ухажер? Из Гвадалахары?
Роза рассмеялась:
— Ну вот, наконец я тебя узнаю. Ты ревнуешь к прошлому, как это на тебя похоже.
Чмокнув мужа в щеку, она отправилась на кухню отдать необходимые распоряжения.
А Рикардо вновь подошел к телефону, чтобы пригласить на семейную трапезу своего брата Рохелио и его жену Эрлинду. Но приглашение было лишь предлогом. На самом деле он хотел справиться, не объявлялись ли у них сегодня его дорогие девочки, Дульсе и Лус.
А Дульсе и Лус сидели в это время на покосившихся стульях в заброшенном здании, где их заперли неизвестные злоумышленники. Они обнялись в полном молчании, ожидая, пока Мигель примет какое-то решение.
Эдуардо Наварро достал из холодильника кориандровую настойку и глотал ее прямо из горлышка графина, забыв о правилах хорошего тона, которые до сего дня казались ему чуть ли не самым важным в жизни.
За крошечными окошечками уже темнело. Приближалась ночь. Что она принесет им?
Мигель Сантасилья думал стоя. Он легонько покачивался, будто поддавшись каким-то плавным космическим ритмам. Взгляд его был устремлен куда-то в пространство, сквозь стены. Он казался отсутствующим.
Понемногу индеец начал что-то отрешенно напевать. Вначале это было лишь еле слышное мычание, потом наметилась странная мелодия, и наконец девушки различили слова. Они были не совсем понятными и печальными:
Едва вышел я —
На земле растянулся:
Звон тетивы меня обессилил.
Едва вышел я —
На горе поскользнулся:
Свист стрелы меня обессилил.
— Выходит, индейцы могут петь не только под открытым небом? — заметил Эдуардо.
Мигель вздрогнул, будто очнувшись. Голос Эдуардо вернул его из каких-то неведомых пространств.
— Это Оленья Песня, - сказал он. - Особая песня. Она помогает не бояться смерти. Ведь это поет олень, уже подстреленный охотником. Раз поет — значит, он не умер. Значит, смерти нет.
Он принялся собирать по всему помещению стулья, ставя их пирамидой один на другой под ближайшим окошком. Дульсе и Лус пересели на пол. Эдуардо не двинулся с места.
Когда сооружение было готово, девушки встали по обе его стороны, поддерживая шаткую конструкцию.
Мигель осторожно, с ловкостью циркача-эквилибриста, стал карабкаться наверх.
Увы, он был слишком тяжелым, а допотопные стулья слишком дряхлыми. Ножки их подкашивались, сиденья съезжали в сторону, и, не выдержав человеческого веса, вся пирамида сложилась, точно карточный домик.