Господин Пац придерживался древней веры своих почтенных сулифатских предков и не признал своего высокочинного гостя. Иначе наверняка говорил бы что-то другое. И не с таким искренним сочувствием и пониманием.
«Наверно, вы тоже кого-то потеряли», — выдавил Шани, когда молчание стало уже неприличным. Пац обновил его кружку и ответил:
«Да. Дочь. Ей тогда было тринадцать. Но я уже научился с этим жить».
Шани усмехнулся и ответил, что если так, то тогда ему очень сильно повезло.
Потолок то спускался вниз, то взмывал куда-то в недосягаемую высоту. Шани смотрел и думал, что не сможет подняться — да и какой в этом смысл вообще: куда-то идти, что-то делать, говорить с посторонними, ненужными людьми, когда Хельги больше нет, и она не вернется. Что теперь вообще имеет хоть какой-то смысл? Все бросить, сложить с себя чин и уехать в Шаавхази, чтобы переписывать жития святых и смотреть, как птицы вьют гнезда на монастырской стене — Шани внезапно подумал, что это самый лучший выход из положения.
Больше всего его сейчас мучила необходимость вставать, куда-то идти, заниматься делами и сохранять ровное выражение лица. Трагическая смерть ученика — действительно скорбное событие, кто же спорит, но не до такой степени, чтобы настолько сильно переживать и убиваться, как по родному. Шани потер переносицу и припомнил какие-то старые земные стихи, о том, что казаться улыбчивым и простым — самое главное в мире искусство. Есенин, кажется… да, точно Есенин. Его изучали в шестом классе, но Саша Торнвальд имел привычку скачивать учебники последующей ступени и изучать их заранее. Химия, биология и литература. Любимые.
Черт возьми, чего бы он ни отдал за то, чтобы Хельга сейчас была жива. Сам бы в трумну лег и глаза закрыл.
Соберись, откликнулся внутренний голос. Жесткий и циничный, он словно ухмылялся, видя в этой ситуации нечто невероятно смешное. Хватит соплей по древу растекаться, лучше включи мозги и сообрази.
Что именно, устало подумал Шани, что именно мне нужно сообразить?
Кто ее убил, живо откликнулся голос. Ее ведь убили из-за тебя. Чтобы как-то оказать влияние на твою скромную персону. Этот кто-то точно знал, что Хельга девушка, иначе бы не созвал столько народа полакомиться сладеньким. Этот кто-то знал, что у вас отношения. Этот таинственный кто-то настолько умен, что понял: в случае ее мучительной смерти ты надолго будешь умственно и душевно парализован, и не сможешь предпринять никаких взвешенных и продуманных решений. Осталось только разгадать загадку. Одно слово. Всего одно.
Шани вдруг понял, что в его дверь стучат, и причем довольно долго и настырно.
На пороге обнаружился специальный гонец по особым поручениям Сим, одетый в траур. Он козырнул и доложил:
— Ваша неусыпность, государь скончался сегодня ночью.
Ощущение было таким, словно Шани изо всех сил ударили под дых, а потом еще и еще. Загадка разрешилась самым невероятным и циничным образом, все элементы головоломки встали на место, и абсолютная ясность понимания пронзила его, словно стрела.
— Порча, ваша неусыпность, — сказал Сим и опустил голову, желая скрыть свое горе. — На его величество навели порчу…
Действительно, слово было только одно.
— Принц, — произнес Шани. — Бегите, передайте его высочеству, что я буду через час. До этого ни в коем случае не трогайте тело и не приступайте к омовению.
Гонец отдал честь и побежал.
Глава 8. Фумт
Когда спустя положенный час Шани, подтянутый, выбритый и без всяких следов попойки на лице, вошел во дворец, город уже погрузился в траур. Ветер еще гонял по булыжникам мостовой вчерашние ленты и украшенные золотым кругом шары, но на всех столбах уже поднимались черные знамена, и вместо недавнего смеха отовсюду несся плач. Народ любил своего государя и, насколько мог судить Шани, грустил совершенно искренне. Владыческая челядь опускала темные занавеси на окнах, и дворец тонул в скорби, мраке и тишине. Быстро следуя по коридорам, в которых медленно умирал свет, Шани ловил на себе заинтересованные и испуганные взгляды: все, кто в это время попадался ему на пути, видели в нем претендента на корону Аальхарна, принца-бастарда, который пришел заявить о своих правах и недрогнувшей рукой взять то, что принадлежит ему.
Хельгу убили только ради того, чтобы минувшей ночью удержать декана инквизиции как можно дальше от дворца. Только ради этого. Ведь, зная о возвращении принца, он был бы здесь, при государе, снова ломая все планы заговорщиков. А так он сидел в кабаке, заливал боль варенухой и никому не мешал… У Шани темнело в глазах от боли и ненависти, он стремительным шагом шел вперед, и длинный плащ развевался за его спиной, словно черные крылья. Кто-то из прислуги шарахнулся в сторону, едва не попав ему под ноги, и судорожно принялся обводить лицо кругом, словно принял декана инквизиции за смерть во плоти. Шани прошел по коридору, миновал сперва один зал, потом другой, вышел на лестницу и в конце концов достиг парадных покоев его высочества.
Венценосная семья была в сборе. При появлении Шани принцесса и государыня-вдова — обе в черном, обе одинаково напряженные и испуганные — одновременно встали и едва ли не вытянулись во фрунт. Их красные заплаканные лица казались грубо слепленными из глины, и невооруженным глазом было заметно, что женщинам очень страшно. Сам же принц обнаружился в кресле у нерастопленного камина — он сидел, вольготно вытянув ноги в грязных сапогах, и до сих пор не сменил привычный красный камзол на траурное облачение. Шани закрыл за собой дверь и негромко произнес:
— Доброе утро. Мои соболезнования.
— А, братец, — кряхтя, Луш поднялся с кресла, но приближаться пока не стал: так и остался стоять возле камина, сосредоточенно рассматривая какую-то из безделушек на мраморной полке. — Что, корону примерить пожаловали? Так не получится теперь…
Помянутая им корона находилась здесь же — заключенная в хрустальный ларец старинной работы, она стояла на столе, и Шани, покосившись на таинственное мерцание изумрудов и рубинов в ее острых зубцах, подумал, что Хельга отдала жизнь из-за нее. Из-за пригоршни пуговиц, по большому счету.
— Где государь? — спросил Шани, глядя на Анни. Та всхлипнула и провела по глазам кружевным платком.
— Пойдемте, ваша неусыпность, — сказала она и, подойдя, взяла Шани под руку. — Он в опочивальне… мы ничего не трогали, как вы и приказали. Пойдемте со мной.
Когда Шани открыл дверь перед государыней, то принц посмотрел в его сторону и сказал негромко и раздумчиво, словно беседовал сам с собой:
— А надо было тебя вчера пригласить. Посмотрел бы… А то вдруг ты чего-то не умеешь? Как мужик и как инквизитор. Посмотрел бы, поучился…
Шани ощутил, как виски словно стискивает тяжелым металлическим обручем. Никогда прежде он не испытывал такого гнева, который действительно помрачает душу — настолько, что сквозь его сырую тьму пробивается смертный ужас и пустота. Он слепо шагнул вперед, сжимая кулаки, и Луш тоже сделал шаг навстречу. Принц был готов к драке, он ожидал ее и искренне хотел проломить сопернику голову за корону, что невозмутимо блестела в сумраке. Анни сжала руку Шани и практически поволокла его прочь, хотя это было и нелегко.
— Ваша неусыпность, — умоляюще проговорила государыня. — Умоляю вас… Пойдемте.
Она думает, что я убью ее сына, устало подумал Шани, выходя вслед за Анни в длинный темный коридор. Здесь уже опустили траурные шторы, и лишь редкие традиционные факелы разгоняли гнетущий торжественный сумрак. Стук каблучков государыни эхом отдавался от стен; когда покои принца остались позади, то женщина остановилась и умоляющим жестом взяла Шани за руки.
— Ваша неусыпность, — слезно воскликнула она, — не отнимайте у меня сына, — зашуршал тяжелый шелк траурного платья: государыня опустилась на колени. — Когда взойдете на престол, то… прошу, заклинаю вас всеми святыми, не убивайте его. Муж умер… я не могу лишиться еще и моего мальчика.
Шани сжал зубы — крепко, до боли в челюстях. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что «ее мальчик» вчера изнасиловал и убил Хельгу, несчастную девушку шестнадцати лет отроду — просто ради того, чтобы ему потом не помешали спровадить на тот свет собственного отца. Потом он вдруг понял и вторую часть ее сумбурных всхлипов и вымолвил: