— Здесь редко остаются так надолго. — Это было утверждение, не вопрос.
Ллевеллин подозвал официанта и заказал Кюрасао[205].
— Разрешите что-нибудь вам заказать?
— Спасибо, — сказала она. И добавила: — Он знает.
Официант наклонил голову и ушел.
Они помолчали.
Наконец она сказала:
— Видимо, вам одиноко? Здесь мало англичан или американцев.
Он видел, что она думает, как спросить — почему он с ней заговорил.
— Нет, — сразу же сказал он. — Мне не одиноко. Я обнаружил, что рад остаться один.
— О да, это приятно, не правда ли?
Его удивило, с какой страстью она это произнесла.
— Я вас понимаю. Потому вы и приходите сюда?
Она кивнула.
— Чтобы побыть одной. А я пришел и помешал.
— Нет. Вы не в счет. Вы здесь чужой.
— Понятно.
— Я даже не знаю вашего имени.
— Хотите знать?
— Нет. Лучше не говорите. Я тоже не скажу свое.
Она с сомнением добавила:
— Но вам, наверное, уже сказали. В кафе меня все знают.
— Нет, не сказали. Я думаю, они понимают, что вам бы этого не хотелось.
— Понимают… У них у всех удивительно хорошие манеры. Не благоприобретенные, а от рождения. До того как я приехала сюда, ни за что бы не поверила, что естественная вежливость так замечательна — так благотворна.
Подошел официант с двумя бокалами. Ллевеллин заплатил.
Он посмотрел на стакан, который девушка обхватила обеими руками.
— Бренди?
— Да. Бренди очень помогает.
— Почувствовать себя одинокой?
— Да. Помогает — почувствовать свободу.
— А вы несвободны?
— Разве кто-нибудь свободен?
Он задумался. Она сказала эти слова без горечи, с какой их обычно произносят, — просто спросила.
— «Каждый носит свою судьбу за плечами» — так вы это чувствуете?
— Ну, не совсем. Скорее так, что твой жизненный курс вычислен, как курс корабля, и должно ему следовать, и, пока ты это делаешь, все хорошо. Но я похожа на корабль, внезапно сошедший с правильного курса. А тогда, понимаете, все пропало. Не знаешь, где ты, ты отдана на милость ветра и волн, и ты уже не свободна, что-то тебя подхватило и несет, ты в чем-то увязла… Что за чушь я несу! Все бренди виноват.
Он согласился.
— Отчасти бренди, несомненно. Так где же подхватило вас это нечто?
— О, далеко… все это далеко…
— Что же это было такое, от чего вам пришлось бежать?
— Ничего не было, абсолютно. В том-то и дело. Я ведь счастливая. У меня было все. — Она угрюмо повторила: — Все… О, не то чтобы у меня не было огорчений, потерь, не об этом речь. Я не горюю о прошлом. Не воскрешаю его и не переживаю заново. Не хочу возвращаться и даже идти вперед. Чего я хочу — так это куда-нибудь скрыться. Вот я сижу здесь, пью бренди, но меня нет, я уношусь за пределы гавани, дальше и дальше — в какое-то нереальное место, которого и нет вовсе. Как в детстве летаешь во сне: веса нет, так легко, и тебя уносит.
Глаза опять расширились и расфокусировались. Ллевеллин сидел и смотрел.
Она как будто очнулась.
— Извините.
— Не надо возвращаться, я ухожу. — Он встал. — Можно, я иногда буду приходить сюда и разговаривать с вами? Если не хотите, скажите. Я пойму.
— Нет, я бы хотела, чтобы вы приходили. До свиданья. Я еще посижу. Понимаете, я не всегда могу улизнуть.
Еще раз они разговаривали неделю спустя.
Как только он уселся, она сказала:
— Я рада, что вы не уехали. Боялась, что уедете.
— Пока еще не уезжаю. Рано.
— Куда вы отсюда поедете?
— Не знаю.
— Вы хотите сказать, что ждете распоряжений?
— Что ж, можно и так выразиться.
Она медленно проговорила:
— В прошлый раз мы говорили обо мне. Совсем не говорили о вас. Почему вы приехали на остров? Была причина?
— Пожалуй, причина та же, по которой вы пьете бренди: уйти, в моем случае — от людей.
— От людей вообще или от каких-то конкретно?
— Не вообще от людей. От тех, кто меня знает или знает, кем я был.
— Что-то произошло?
— Да, кое-что произошло.
Она подалась вперед.
— Как у меня? Вы сбились с курса?
Он яростно мотнул головой.
— Нет. То, что случилось со мной, — неотъемлемая часть моей судьбы. Оно имело значение и цель.
— Но вы же сказали про людей…
— Дело в том, что люди не понимают. Жалеют меня, хотят затащить обратно — к тому, что завершено.