— Фонд старый, существует еще с восемьсот сорокового года. Его основатель, Натаниэль Уорли, был мельник. — Так все неудачно — фонды сократились, инвестиции уменьшились… цены выросли… виновата администрация. Но с тех пор как мисс Франклин стала управляющей…
Она просветлела лицом и затараторила еще быстрее.
Мисс Франклин явно была солнцем на ее небосводе. Мисс Франклин расчистила авгиевы конюшни[225], мисс Франклин реорганизовала то и это, мисс Франклин сражалась с властями и победила, и теперь, разумеется, мисс Франклин стала верховной правительницей, и все к лучшему в этом лучшем из миров.
Ллевеллин удивлялся, почему похвалы одной женщины другой звучат всегда так жалко и грубо. Едва ли ему понравится восхваляемая мисс Франклин — некая пчелиная матка: остальные женщины жужжат вокруг нее, а она растет и процветает благодаря своей власти.
Наконец его повели наверх, потом по коридору, и мисс Харрисон постучала в дверь и отступила, приглашая его войти в святая святых — личный офис мисс Франклин.
Она сидела за столом и выглядела хрупкой и страшно усталой. Она встала, пошла к нему навстречу, и он смотрел на нее в благоговейном изумлении.
Почти не дыша, он сказал:
— Это вы…
Она слегка нахмурилась, сдвинув брови, — он хорошо их знал. Это было то самое лицо — бледное, нежное, с большим печальным ртом, глубокими темными глазами, волосы разлетались от висков, как крылья. Трагическое лицо, думал он, хотя этот рот создан для того, чтобы смеяться, и нежность легко преображает гордое строгое лицо.
Она мягко сказала:
— Доктор Ллевеллин? Зять писал мне, что вы приедете. Вы очень любезны.
— Боюсь, известие о смерти сестры было для вас шоком.
— О да. Она была так молода!
Голос дрогнул, но она держала себя в руках. Он подумал: «Дисциплинированна, сама себя дисциплинирует».
В ее одежде было что-то от монахини: на ней было черное платье с белым воротничком.
Она тихо сказала:
— Лучше бы я умерла, чем она. Но, наверное, все так говорят.
— Не всегда. Только когда очень любят или когда собственная жизнь становится непереносимой.
Раскрыв глаза, она смотрела на него. Спросила:
— Так вы в самом деле доктор Ллевеллин Нокс?
— Был. Я называю себя доктор Мюррей Ллевеллин. Это спасает от бесконечных изъявлений соболезнования. Не приходится смущаться ни мне, ни людям.
— Я видела ваши фотографии в газетах, но я бы вас не узнала.
— Как и большинство людей. В новостях мелькают другие лица, да и я к тому же стал как-то меньше.
— Меньше?
— Не физически, конечно, а по значению.
Он переменил тему:
— Знаете, я привез некоторые личные вещи вашей сестры. Ваш зять полагает, что для вас это важно. Они у меня в гостинице. Может, поужинаете со мной? Или, если хотите, я привезу их сюда?
— Я буду рада их получить. Я хочу послушать все, что вы можете рассказать мне о Ширли. Я так давно ее не видела — три года. Я все еще не могу поверить, что она умерла.
— Я вас понимаю.
— Я хочу услышать о ней, но — не утешайте меня. Полагаю, вы верите в Бога. Ну а я нет! Извините, если вам это кажется грубым, но так вы лучше поймете, что я чувствую. Если Бог есть, то Он жесток и несправедлив!
— Потому что дал вашей сестре умереть?
— Не стоит спорить. Не говорите мне о религии, пожалуйста. Расскажите про Ширли. Я до сих пор не знаю, как произошел несчастный случай.
— Она переходила через улицу, ее сбил и переехал тяжелый грузовик. Она умерла мгновенно. Она не страдала.
— Ричард так и написал. Но я подумала — может, он жалеет меня и старается смягчить удар. Это на него похоже.
— Да. Но я не такой. Можете считать правдой, что ваша сестра умерла сразу и не страдала.
— Как это случилось?
— Это было поздно вечером. Ваша сестра сидела в уличном кафе, обращенном к гавани. Она вышла, не глядя пошла через дорогу, а из-за угла вынырнул грузовик и сбил ее.
— Она была одна?
— Совершенно одна.
— Но где же был Ричард? Почему его не оказалось рядом? Это так странно. Я не думала, что Ричард позволит ей пойти одной в кафе на ночь глядя. Я считала, что он о ней очень заботится.
— Вы не должны его обвинять. Он ее обожал. Следил за ней сколько мог. На этот раз он не знал, что она вышла из дома.
Она смягчилась.
— Понятно. Я напрасно его осуждала. — Она стиснула руки. — Это так жестоко, так несправедливо, так бессмысленно. После всего, что Ширли перетерпела, — только три года счастья.
225
Авгиевы конюшни — фразеологическое выражение, означающее «нечто очень запущенное и загрязненное» и восходящее к древнегреческому мифу о подвигах Геракла: Геракл, по преданию, вычистил конюшни царя Авгия, не чистившиеся 30 лет, за один день, пропустив через них воды двух рек.