Он долго не отвечал, наблюдая за ней.
— Простите, вы очень любили сестру?
— Больше всего на свете.
— И все же за три года ни разу с ней не повидались. Они приглашали вас, но вы к ним ни разу не ездили?
— Мне трудно оставить работу, найти замену себе.
— Возможно; но это можно было бы устроить. Почему вы не хотели поехать?
— Я хотела. Хотела!
— У вас были причины, чтобы не ехать?
— Я уже сказала вам: работа…
— Вы так сильно любите работу?
— Люблю? Нет. — Она удивилась. — Но это нужная работа. Эти дети относятся к категории, на которую раньше не обращали внимания. Я полагаю, что приношу пользу.
Она говорила с такой настойчивой серьезностью, что это показалось ему странным.
— Конечно, это полезное дело. Я нисколько не сомневаюсь.
— Здесь была полная разруха, я приложила много сил, чтобы поставить предприятие на ноги.
— Вы хороший руководитель, я это вижу. Вы — личность, вы умеете управлять людьми. Да, я уверен, что вы делаете нужное и полезное дело. Вас это развлекает?
— Развлекает? — Она уставилась на него.
— Это не иностранное слово. Работать может быть весело — если вы любите их.
— Кого?
— Детей.
Она медленно и печально сказала:
— Нет, я их не люблю — так, как вы говорите. Хотелось бы, но тогда…
— Тогда это будет радость, а не долг, так вы чувствуете? А вам нужен долг.
— Почему вы так считаете?
— Потому что это написано у вас на лице. Интересно, зачем это вам?
Он встал и беспокойно заходил по комнате.
— Что вы делали всю вашу жизнь? Это ужасно мешает, ужасно необычно — знать вас так хорошо и не знать ничего. Это… душераздирающее ощущение. Не знаю, как начать.
Его страдание было таким неподдельным, что она молча смотрела на него, выжидая.
— Я кажусь вам безумным. Вы не понимаете. С чего бы? Но я приехал в эту страну, чтобы увидеть вас.
— Привезти мне вещи Ширли?
Он нетерпеливо отмахнулся.
— Ну да, я думал, что это все. Выполнить то, на что у Ричарда не было сил. Но я и не догадывался, что это будете вы.
Он подался к ней всем телом через стол.
— Послушайте, Лаура, вам все равно пришлось бы узнать, так узнайте сейчас. Много лет назад, еще до того, как я приступил к своей миссии, мне были три видения. В роду моего отца бывали и ясновидцы, видимо, это передалось и мне. Я увидел три сцены так же ясно, как теперь вижу вас. Я видел большой стол и за столом человека с тяжелой челюстью. Я видел окно с видом на заснеженные сосны и круглое розовое лицо с совиными глазами. Со временем я встретил этих людей и участвовал в этих сценах. Человек за письменным столом оказался мультимиллионером, который финансировал мою миссионерскую поездку. Позднее я лежал в санатории и смотрел через окно на заснеженные сосны, а врач с круглым розовым лицом говорил, что моя жизнь и миссия закончена.
Третьей, кого я видел, были вы. Вы, Лаура, вы. Я узнал вас, как только увидел. Вы были моложе, чем сейчас, но с той же грустью в глазах, с таким же трагическим выражением на лице. Я не различил обстановку отчетливо, только на заднем плане неясные очертания церкви, а потом языки пламени.
— Пламя? — Она вздрогнула.
— Да. Вам пришлось пережить пожар?
— Однажды. Еще в детстве. Но церковь? Какая церковь — католическая, с Мадонной в голубом плаще?
— Ничего столь определенного не было. Ни красок, ни света. Холодно, все серое — да, и купель. Вы стояли возле купели.
Он увидел, как краски схлынули с ее лица. Она сжала виски.
— Это что-то означает для вас, Лаура? Что?
— «Ширли Маргарет Эвелин, во имя Отца и Сына и Святого Духа…» — Голос ее прервался. — Крещение Ширли. Я представляла крестную мать. Я держала ее и хотела уронить на камни! Чтобы она умерла! Я хотела, чтобы она умерла. И вот… она умерла…
Она закрыла лицо руками.
— Лаура, дорогая, я понимаю — о, я понимаю. Но огонь? Он тоже что-то означает?
— Я молилась. Да, молилась. Поставила свечку за исполнение желания. А знаете, какое у меня было желание? Чтобы Ширли умерла. И вот…
— Стоп. Не надо повторять, Лаура. Огонь — что случилось?
— В ту же ночь я проснулась. Почувствовала дым. Дом горел. Я подумала, что это ответ на мою молитву. А потом я услышала, как плачет ребенок, и вдруг все переменилось. Единственное, чего я хотела, — это спасти ее. И я спасла. На ней не было ни единой царапины. Я положила ее на траву. И ушло все — ревность, желание быть первой, — все ушло, осталась только любовь, я ужасно любила ее. С тех пор любила всю жизнь.