— Что вы сказали на это предположение?
— Я сказала, что так не считаю. Что Генри ни о чем подобном не думал. Он продолжал бы жить долгие годы, а Ширли ухаживала бы за ним, страдала от его эгоизма и дурного характера, жертвовала для него своей жизнью. Я хотела, чтобы она была счастлива, имела свою жизнь. Незадолго до этого она познакомилась с Ричардом Уайлдингом, и они полюбили друг друга.
— Да, она мне рассказывала.
— При обычном ходе вещей она бы развелась с Генри. Но Генри-инвалида, больного, зависящего от нее, — такого Генри она никогда бы не бросила. Даже если уже не любила. Ширли была верна, она самый преданный человек, какого я знала. Как вы не видите? Я не могла стерпеть, что вся ее жизнь будет разбита, потеряна. Мне было все равно, что станет со мной.
— Но вас оправдали.
— Да. Иногда я об этом жалею.
— Да, у вас должно возникать такое чувство. Но они ничего бы и не могли сделать. Даже если это не было ошибкой и если врач подозревал, что вы поступили так из милосердия, или даже не из милосердия, он понимал, что уголовного дела не будет, и не стал бы его поднимать. Другое дело, если бы заподозрили Ширли.
— Вопрос даже не возникал. Горничная слышала, как Генри сказал мне, что таблеток ему не давали, и просил дать.
— Да, для вас все сошло легко — очень легко. Что вы теперь об этом думаете?
— Я хотела, чтобы Ширли была свободна…
— Оставим Ширли в покое. Речь о вас и о Генри. Что вы думаете насчет Генри? Что для него это было к лучшему?
— Нет.
— Слава Богу.
— Генри не хотел умирать. Я его убила.
— Вы сожалеете?
— Вы хотите знать, сделала ли бы я это еще раз? Да.
— Без угрызений совести?
— Угрызений… О да, это было злое дело, я знаю. С тех пор я живу с этим чувством. Я не могу забыть.
— Отсюда Фонд для неполноценных детей? Добрые дела? Суровый долг в искупление вины?
— Это все, что я могу сделать.
— Ну и как, помогло?
— Что вы имеете в виду? Это полезное дело, мы оказываем помощь…
— Я имею в виду не других, а вас. Вам это помогло?
— Не знаю…
— Вы хотели наказать себя?
— Я хотела компенсировать зло.
— Кому? Генри? Но Генри мертв. И, насколько я знаю, его меньше всего беспокоили неполноценные дети. Посмотрите правде в лицо, Лаура: вы ничего не можете возместить.
Она замерла, как будто получила удар. Затем она откинула голову, лицо опять порозовело, она посмотрела на него с вызовом, и его сердце забилось; он ею восхищался.
— Вы правы, — сказала она. — Я правда пыталась обмануть себя, но вы показали, что мне это не удастся. Я говорила, что не верю в Бога, а на самом деле я верю. Я знаю, что мой поступок — зло. В глубине души я знаю, что буду за это проклята. Но я не раскаиваюсь. Я пошла на это с открытыми глазами. Я хотела, чтобы у Ширли была возможность стать счастливой, и она была счастлива. О, я знаю, счастье длилось недолго, только три года. Но даже если у нее было всего три года счастья и она умерла молодой — дело того стоило.
Глядя на нее, Ллевеллин испытал сильнейшее искушение — никогда не рассказать ей правды. Пусть у нее останутся хотя бы иллюзии. Он любит ее, а если любит, то как он может втоптать в грязь, развенчать ее мужественный поступок? Пусть она никогда не узнает.
Он подошел к окну, раздвинул шторы и невидящими глазами посмотрел на освещенную улицу.
Когда он повернулся, голос его был тверд.
— Лаура, знаете ли вы, как умерла ваша сестра?
— Она попала под…
— Да, но как случилось, что она попала под грузовик, вы не знаете. Она была пьяна.
— Пьяна? — непонимающе повторила она. — Хотите сказать, там была вечеринка?
— Никакой вечеринки. Она украдкой ушла из дома в город. Она делала это не раз. Она сидела в кафе и пила бренди. Не часто. Обычно она напивалась дома. Пила одеколон и лавандовую воду. Пила до беспамятства. Слуги знали, Уайлдинг — нет.
— Ширли пила? Но она никогда не пила! Только не это! Почему?
— Она пила потому, что жизнь казалась ей невыносимой, и она старалась убежать от нее.
— Я вам не верю.
— Это правда. Она мне сама сказала. Когда умер Генри, она почувствовала себя так, как будто сбилась с пути. Она была потерянным, заблудившимся ребенком.