***
- Подо что мы танцуем? - La mer*... - О нет! - Quʼon voit... - Опять! -...danser. - Какой ты дурак. Дани прижимается ещё ближе, но мы не можем толком поцеловаться, потому что хихикаем. Его рот пахнет персиком, а волосы - табачным дымом, и я рада, что всё-таки не наоборот. - Здесь просто рай, - говорит он потом, продолжая лениво вальсировать. - Так хорошо и спокойно... обожаю к тебе приезжать. - К себе. - К нам. - Именно - к нам. Мы танцуем без музыки, но не чувствуем себя ненормальными. Ноги переступают неторопливо, и я порою специально наступаю своими пальцами на его. Дэниел тогда спрашивает игриво: - Кто вас учил, миссис? - Просто копирую ваш стиль, сэр, - пожимаю плечами я. - Хорошо получается. И мы снова перебираем в голове песни, под которые ещё можно потанцевать. Затем, утомившись, Дани присаживается и тянет меня на себя, но когда я хочу сесть ему на колени, то останавливает: - Не так, - просит он, придерживая за талию, - лицом ко мне, дорогая. Теперь я ощущаю, что он заигрывает по-настоящему. Его прохладная ладонь ложится мне на ногу, помогая перекинуть её, а затем исчезает совсем под халатом. Я чувствую первое ёканье в сердце и животе, оказываясь раскрытой. Дэниел прижимает меня к себе, но смотрит без страсти, а по-прежнему нежно. Он хорошо знает меня и не торопится. - Какие у тебя глаза голубые, - делюсь я, оказавшись нос к носу, руками обвив его шею. - А ещё я вижу себя. - А я вижу прекрасную леди. - О, так это я и есть. - Не может быть. Уверен, она позади тебя - обернись. Я действительно немного откидываюсь (Дэн сцепил руки у меня за спиной и держит), поворачиваю голову и плечо, пытаясь не улыбаться. Едва ли я ищу кого-нибудь сзади, но это - лучший способ подставить под поцелуи шею и грудь. Дани знает, чего я жду, и ртом ведёт от щеки до ключицы и ниже, прикасаясь ещё без жара, но чувственно. Щетина немного колется, но так даже лучше: только первые ласки, а мне уже «сладко». Улыбки сходят на нет. Спустя время я говорю: - Идём в спальню, - но выходит как-то невовремя, окончание тонет во вдохе, бёдра вздрагивают от такого касания. - Дани... - Всё ещё зовёшь меня так? Каждый раз он пытается увернуться от этого имени, а на самом деле - привык. Его руки шершавые - и всегда аккуратные, когда дотрагиваются до меня. - Уже, - замечает он, намочив пальцы. И больше не убирает их. Вокруг - только поля и лес, а если бы нет, то стрёкот цикад сокрыл бы все наши вдохи. Они поют, должно быть, о полуденном зное, который разгорается в животах: от него плавишься и медленно таешь; я стекаю Дани в ладонь, сжав его незагорелые плечи. Он смотрит, полуприкрыв глаза; при вдохе - округляются ноздри. Безумно красивый и мой. Я об этом ему говорю. - Идём, - соглашается он, наконец, и с трудом прекращает ласкать меня, - там удобнее. Но до кровати мы не доходим, потому что плохо держат дрожащие ноги, и мы обнимаемся, едва встав, - чтобы никто не упал. За объятием - поцелуи, снова его тёплый и влажный рот, его вкус на моём языке, и мы упираемся в перила, не готовые больше терпеть. Он входит, прижимая к себе мою ногу, снова раскрывая перед собой, подложив ладонь под мою поясницу - перила из кованого железа, а плющ выбивается тут и там, словно непослушные кудри. Дани не хочет, чтобы мне было больно, а мне даже лучше - немного грубо, с россыпью чайной розы у левого уха, с нетерпеливым соединением тел. На чужом лице блестят капли пота, и нестерпимо становится жарко. Двигаясь, Дани стонет вместе со мной, не таясь, беспорядочно дышит, улыбается, когда я пальцами глажу против роста волос, целует мои открытые плечи. Тёмно-синий халат висит на локтях и покачивается. Он шепчет мне на ухо хорошие вещи, льёт речи, похожие на вино, и пьянит меня, а когда на меня набегают вязкие приятные волны, то замирает за миг до того, как мне можно кричать. - Нет-нет, не сейчас... - Я сам знаю, когда, дорогая. И с трудом держится, чтобы не двигаться снова и не дать двигаться мне. Я знаю, как это ему даётся, вижу натянутые мышцы под кожей и голубоватую жилу на шее, и хотя понимаю всё каждый раз - каждый раз плачу от нетерпения. - Дани... Он целует меня, чтобы не слушать. Вершина горы оказывается перевалом, и следующий отрезок пути я прохожу, запрокинув голову. Опять, снова - до исступления, до несвязных признаний в любви. До высоты, с которой ещё приятнее падать. И мой Дани всё ещё пахнет персиком и табаком, а мой мир - виноградными лозами.