— Дальше будет весело! — колдун поднялся, картинно опираясь на Ирвина и пошатываясь для большего драматизма. — Кажись, ваш Тварник вырвался. Ой, чё ж там щас в городах творится… Так, мужики, вы видите, куда Корсач показывает. Туда дружно и чешем. Держим бодрый темп, никуда не сворачиваем, с незнакомыми не разговаривает, стены не мацаем, в рот ничего не берём и быстренько приводим подмогу, пока здесь всё не ухнуло. Врубинштейн? Не боись, детки, я вам даже свой кулончик оставлю, чтоб не плакали, давайте, валите-валите отседва подобру-поздорову пока ещё можно.
— Ты? — Шолок правильно уловил настроение, или по-своему сопоставил случившееся, но уже привязывал обратно своё оружие, готовясь к забегу.
— Мне ещё Корсач спасать, — голосом, полным наигранного героизма, но испорченным из-за разбитой губы проговорил колдун и спешно отправился обратно, растворяясь в темноте тоннеля.
"Ведун чокнутый", — подумал Шолок, подбирая с земли светящийся артефакт последнего колдуна в Долине. "Псих", — отстранённо заметил Стилш, думающий больше о выволочке от Рокирха за потерянного колдуна и оставленный пост. "Да чтоб ты здох в этом могильнике!" — оглянулся в темноту самый спокойный и выдержанный из гроллинов Ирвин. "Ты у меня ещё посмотришь, сволочь, как Читающим помыкать, словно ведуном паршивым! Я тебя уничтожу! Я Читающий!" — повторял про себя переполненный холодным гневом ведун, переходя на бег. Он чуял лишь один запах — аромат свежего тадо, это было уже что-то в беспросветной мгле обиталища Тварителя.
Странности в поведении дурака стали проявляться к концу дня. Он нервничал, громче обычного ворчал и ругался, стал агрессивным и наотрез отказывался приносить палку и проверять, как подкован любимый и самый буйный жеребец светлости советника Нлуя Альбатроса. А после и вовсе слёг, уставившись немигающими глазами в небо и, как молитву повторял несуразные и путаные слова толи странного призыва, толи древнего гимна вурлоков, который и сами дети белого песка не все наизусть знали. Болезного решили не трогать до утра, просто оттащили подальше от лошадей и телеги, даже не стали связывать, а зря….
Мирно спящие на мешках с поклажей люди не подозревали, что караульный не заметит, как Грэлль моргнёт, и глаза его нальются чёрным…
Впрочем, никто не успел заметить… нигде…
О точке: истоке и устье
Каринаррия Корсач постаралась подготовить себя к красивой гибели. Девушка с трудом выбралась из-под мёртвой туши огромного оборотня, стёрла обрывком собственной рубашки кровь с лица и шеи, промокнула побуревшие и напитавшие не самых приятных запахов волосы, вытащила из руки мёртвой вурлачки отцовский меч и села на одну из плит, стараясь придать себе гордый и умиротворённый вид, по возможности не замечая две уродливые туши, чтобы не испортить момент тошнотой или падением в обморок. Поза была достоянная, скульптурная и по-своему безукоризненная. Каринаррия закрыла глаза, по её подсчётам Охотник, сбившийся со следа из-за первичной эйфории, сейчас должен был круто развернуться и броситься обратно за своей добычей, представ перед ней во всей полноте своей мощи. Только время тянулось медленно, а Охотник появляться не спешил…
"Странно всё как-то заканчивается, — думала она, подавляя в себе волны раздражения из-за непунктуальности своего убийцы. — Я наивно полагала, что должна умереть сразу же, как только вырвется Тваритель. Долгие мучения совершенно противоречат здравому смыслу! Конец света должен быть моментальным и по возможности монументальным, а не растягиваться нелепым фарсом! Право, не идти же мне самой искать заблудившегося Охотника! Идиотизм какой-то… Охотник чует души, и запах свежее убитых никак не мог сбить его с толку. Определённо, не стоило вмешиваться в ход предначертанного, из этого только нелепицы получаются. И это похищение…"
Девушка поднялась с места и решила подправить общую картину своей смерти: присыпала собственные босые следы бурые от крови оборотня; прикрыла уродливый обнажённый живот вурлачки и подтащила обратно отлетевшую голову. Брать в руки часть тела с застывшим на лице выражением нечеловеческого ужаса было слишком противно, поэтому Каринка подталкивала обрубок кончиком ужасно тяжёлого меча, надеясь, что так будет менее оскорбительно, чем просто ногой. Саму композицию из тел трогать не стала. Во-первых, она была достаточно живописной. Во-вторых, могло просто не хватить выдержки.
— Вот тебе и будущая правительница, — Каринка мельком глянула на грязное и грубое лицо женщины и тут же отвернулась. — Могу представить, что она уже рассчитала, как заставит меня привести её к артефакту, а потом убьёт и вернётся к благодарному Рокирху скорбеть у него на груди из-за растерзанной оборотнем ведьмы. Совершенно не могу понять: как можно приравнивать человеческую жизнь к удовлетворению собственного тщеславия, если даже не можешь продуманно составить план её отъёма. И этот артефакт ещё… Существует ли он вообще в природе? Возможно, вся легенда — лишь муляж, вовремя подсунутый очередным ведуном отчаявшемуся тадо, жаждущему свободы. Если бы такая несказанная сила существовала, голос бы, скорее всего, поставил меня в известность хотя бы для того, чтоб доказать, что я ей никогда не завладею. А если и есть она здесь, то где?
Каринаррия закрыла глаза и представила сотни и сотни пустых, вымерших комнат, переполненных пылью и сжатыми, схожими на спрессованный войлок воспоминаниями голых веков в компании одиночества, дикого зверья и одичавших, утративших лицо и разум сумеречников. Каждый зал был по своему чудесен, разнились формы, высота потолков, материалы и украшения: где-то сохранялись остатки мебели, выточенные из камня, где-то виднелась позолота и свешивался спутанный в паучьих махрах жемчуг, где-то прятались диковинные механизмы и обычные лестницы. Каждое помещение, опутанное сотней собственных историй, было достойно того, чтобы его внесли в балладу. Каждое было уникально и одновременно безлико, словно всякий намёк на душу стирался под слоем едкой пыли и мертвящего одиночества. Сотни комнат вокруг маленькой живой души, сотни комнат одиночества.
Впервые в своей недолгой, но весьма насыщенной жизни наследница рода Корсач ощутила одиночество так явно. Оно окутало её густой маслянистой плёнкой, подкатило к горлу и ловко набросило петлю, подавляя на корню последние крохи самообладания. Опустошающее, поглощающее и бесконечное, множилось оно высотой потолков, немым эхом мёртвых залов, тьмой коридоров и сумерками оставленных без хозяев нор. Не было даже сумеречников. Не было никого. Раньше она не могла и помыслить о том, что может оказаться одна. Преследовавший её годами голос стал давящим и вездесущим напоминанием, что за спиной её всегда находился незыблемый враг, находился и дышал глухо. Он существовал и не оставлял её в покое, всегда был рядом, надёжный в своей ненависти и разрушительности. Опора из зла, опора, дававшая ей ощущение реальности. С его исчезновением растворилось нечто, лишающее её боязни темноты. Девушка забито всхлипнула. Звук бегло отразился от стен и поспешил скончаться за ближайшим поворотом. Было в этом нечто зловещее и безразличное. Даже звука не оказалось поблизости….
Каринка мигом забыла о необходимости сохранять благородный вид, мелкими перебежками добралась до пылающей треноги, вжалась спиной в ржавый металл, подтянула к груди коленки и плотно прижала к лицу грязные ладошки. Она только сейчас осознала, что осталась одна, совершенно одна в огромном заброшенном здании, построенном раньше, чем первые народы пересекли Кольцевые горы. Больше ничего не было. Ещё недавно в её душе было место чему-то тёплому и надёжному, внушающему мужество и желание жить, несмотря ни на что, бороться и побеждать без оглядки на любые препятствия. Оно возникало из неоткуда, просто было рядом и овладевало ей целиком, поглощая в нужную минуту. В эту минуту не было ничего, чтобы согрело и приободрило, только прохладное и непривычное чувство пустоты сдавливало где-то в районе сердца.
— Неужели, всё будет так…
Слёзы упорно не появлялись. Влага слишком боялась подобных мест и отказывалась подчиняться даже в таких естественных процессах. Это ощущалось, как глубокое предательство со стороны давней товарки и дополнительно обостряло чувство покинутости. В бесконечном холоде сгущающейся темноты больше не было ни тепла, и трепетного ощущения чего-то чарующего и необыкновенного, ни великолепных крыльев, закрывающих от всех невзгод. Каринка чувствовала себя жестоко преданной и преданной, в первую очередь самой собой. Что-то было неправильным в ней самой, было причиной всех злоключений и бед, что-то образующее и объясняющее. Если бы можно было найти это что-то, может, и имело смысл сопротивляться.