Выбрать главу

— Чем я могу помочь? — с удивлением и определённой опаской, что всегда возникала, когда посторонние люди употребляли при ней название продавшихся противному голосу людей, проговорила девушка, ощущая, как совсем рядом с ней разворачивается пресловутый заговор.

— А сущая ерунда… — махнул рукой маг.

— Вам необходимо лишь взглянуть на предложенных воинов и по возможность найти потенциальных ведунов и тадо, — Рокирх очень вовремя прервал словоизлияния болтливого юноши, пока тот окончательно не испортил предприятие.

— … ищейкой поработаешь!

Владомир мог и не договаривать: Каринаррия и без этого отнеслась к предложенной затее более чем скептично, но не стала перечить отчасти из-за опасения, что расположение к ней повелителя вурлоков на этом и прервётся, отчасти из-за желания отблагодарить за вызволение из тюрьмы. Владомир, серьёзно рассчитывающий на очередное представление разгневанной Корсач перед не менее разгневанным Рокирхом, остался разочарованным столь возмутительной послушностью молодой особы.

Каринаррию Корсач под конвоем из трёх императорских гроллинов препроводили в отдельный шатёр, если не более роскошный, то, безусловно, более приспособленный для длительной и малоприятной работы молодой девушки. В том, что работа предстоит длительная и малоприятная, сомнений не оставалось, когда перед ведуньей смутно знакомый ещё по аудиенции с Императором вурлок разложил длинный список из имён претендентов. Лицо назначенного помощника не выражало ничего, но в глазах читалась затаённая мстительная радость. Девушка постаралась успокоиться и привести в порядок бешено мечущиеся мысли, которые почему-то были направлены в большей степени на необычную жару, что прокрадывалась в её новый кабинет душной и вязкой истомой; тяжёлый тени смертельной усталости под глазами Рокирха, отчаянно желавших повидать настоящих вурлоков родственников и начинающие жать туфли. Ей стоило бы думать о предстоящем испытании для себя и беловолосых воинов, отсутствии докучливого шёпота в голове или на худой конец о предстоящем заговоре, в который её мимо воли втянули ужасные обстоятельства. Однако попытки направить собственные переживания в приличествующее ситуации русло не увенчались успехом, Каринаррия тяжело вздохнула, оглянулась на собственных охранников, сильно сомневаясь, что им удастся защитить даже себя от разбушевавшегося ведуна, и взяла в руку маленькое перо.

— Вропоей Орешник! — рявкнул сидящий рядом вурлок так, что девушке едва не заложило уши.

Так началась маленькая персональная пытка, по изощрённости превосходящая весь возможный арсенал императорских тюремщиков. Один за другим в душный шатёр входили вурлоки, разные и одинаковые одновременно, длинноволосые испещрённые шрамами профессионалы и совсем юные коротко стриженые мальчишки, строгие отточенные в боях воины и простые нескладные мирные труженики. Они все были разными, но при этом ужасающе одинаковыми. Все имели достаточно высокий рост и слегка удлинённое телосложение, что одновременно казалось более изящным и более мощным, нежели у простых жителей Долины. Все обладали меловой кожей, не поддающейся на ласки столь щедрого в этом году солнца даже тоненьким налётом загара, которая делала их подобными на статуи или посмертные восковые слепки самих себя. У всех были бесцветные волосы иногда прямые и жёсткие, как конская грива, иногда мягкие и волнистые, подчас даже пушистые, но неизменно белые до досадной снежности. И, что самое неприятное, глаза каждого из вошедших отражали всполохи огня своей ужасной краснотой, словно внутри их находилось бушующее пламя или бурлила чужая кровь. Каждый из них был и одновременно не был похож на отвратительного тадо из пустыни, что жестоко расправился в десять лет назад с Аверасом Корсачем. Поскольку единственный вурлок, который действительно практически не отличался от её детских кошмаров, сидел сейчас в шатре, и доедал свой обед, или расхаживал по лагерю с проверкой, или занимался с картами, или делал ещё что-то из обязанностей предводителя.

Первое время содрогающаяся от отупляющего страха девушка совершенно не знала, что делась со свалившимися на её несчастную головку обязательствами, и представить не могла, как определить в человеке задатки к вольному и невольному содействию мерзкому голосу. Сам голос упрямо молчал, толи не желал выдавать своих верных прислужников, толи сам побаивался такого количества заклятых врагов, жаждущих поквитаться за уничтоженную страну. Без коварных науськиваний справляться было тяжело, казалось, единственным выходом было обвинять каждого и ждать, пока истинный ведун набросится на заслуженную жертву, потеряв контроль, но странное чувство подсказывало, что за подобные обвинения наброситься на неё может и обычный служака и собственный гроллин, стоявший немного позади.

Во многом из-за подобных опасений первый вурлок и простоял перед ней около получаса, пока не был отпущен, а возле его имени в списке не появился знак вопроса. Подобные вопросы появлялись ещё трижды, и лишь после Каринка с горечью для себя вынуждена была констатировать, что сохранять приличествующее и необходимое для собственного комфорта расстояние не получится без вреда для всего задания. Девушке приходилось каждый раз подниматься из-за стола, пододвигать разного размера коробки, притащенные специально по её просьбе расторопным гроллином, и, взобравшись на них, пристально всматриваться в кровавые глаза представителей пугающего народа, пока пред ней не появлялся маленький чёрный отголосок услышанных некогда речей Тварителя, как называли этот голос сами вурлоки, или столь же незначительные, но уже приоткрытые дверцы для его двери. Не подверженные заражению и не слышавшие посулов обычно сильно пугались, хоть и старались держаться мужественного. Сама же девушка, представив своё незатейливое личико с выпученными и покрасневшими от напряжения глазами, посчитала зрелище забавным, а не пугающим. Ну, вурлокам было виднее. "Может, у них разный цвет глаз — дурная примета" — подумала Каринка после очередного не слишком смелого проверяемого.

Желающие и не слишком пройти испытание своего молодого предводителя иссякли только к вечеру, когда розоватая вялая, но упоительно прохладная дымка начала растекаться по молодому подлеску, заставляя навесы захлопываться диковинными цветами. Внутри зажигались яркие разноцветные огни, где алые и золотистые от лучин и костерков, где синие и зелёные от колдовства своих беловолосых хозяев. Они сплетались сияющей цепью диких светлячков и высвечивали медленно погружающийся в темноту лагерь, чарующей волшебной дымкой, которая приводила в трепет лишь императорских гроллинов, но оставляла непочтительно равнодушной обитателей лагеря и уставшую, едва не умирающую от измождения девушку.

— Как же снаружи замечательно! — издевательски бодрым тоном заметил молодой гроллин из Каринкиной охраны, что вопреки всякому уставу улизнул из шатра, как только почтенный вурлок, откланявшись, скрылся с исписанным свитком в поисках Рокирха. — Вы бы вышли, провертелись. Жара спала, так что сейчас самое время подышать действительно свежим воздухом.

Каринаррия пластом лежала на столе, уткнувшись лицом в сложенные, измазанные зелёными чернилами руки и лишь по звукам догадывалась, как два других охранника послушались мудрого совета и отправились на отдых. Подстрекатель, отдохнувший и довольный жизнью, бросил шлем на один из ящиков и удивительно беззвучно для своей должности поставил на стол тарелку с холодным мясом и кружочками овощей.

— О, благодарю, — немного растерянно отозвалась девушка, тяжело отрываясь от своего рабочего места и поправляя растрепавшиеся волосы.

— Красноглазые про Вас совсем забыли, — беззлобно, но с нотками предвзятости, свойственной многим жителям Долины перед другими народами, отозвался мужчина, — так что я стащил кое-что из походной кухни.

Девушка была настолько измотана за целый день импровизированных смотрин, что едва находила в себе силы, чтобы слабо, но достаточно дружелюбно улыбнуться предусмотрительному охраннику, не переходя при этом на кощунственное для благородной дамы панибратство. Голова отчаянно болела и грозила в любой момент рассыпаться сотней разнокалиберных красных глаз, что, по глубочайшему Каринкиному убеждению, будут преследовать её в ночных кошмарах до конца жизни. Голоду же решительно не было никакого дела до душевных терзаний девушки и Карине пришлось заставить себя перевести внимание с собственных спутанных мыслей на поздний ужин.