Каринаррия Корсач сама слышала, как подрагивает осторожная влага, стекающаяся к основанию стеблей под грузом мглы, и могла от всего своего сострадательного сердца посочувствовать несчастным, застигнутым врасплох. Только в пересказе бывшего офицера всё приобретало какой-то неизменно пошлый и искажённо обмирщённый вид, словно некое святейшее создание описывают с точки зрения его пищеварения либо сезонной пигментации покровов. Очевидно, такую бессознательную склонность к низведению всего и вся можно было смело признать талантом, пожалуй, самым выдающимся и единственно цельным в этом омерзевшем всем до изжоги за несколько дней человеке.
— … глаза пучут, словно на них прямо сейчас Тварец с дубиной выскочит… — выскалился Владомир, поудобнее рассаживаясь на скрученных коврах для сна. — Сколько там того ведуна было…. Корсач, ну что ты меня вечно перебиваешь?!
Сама Карина, собственно, была ни при чём, она даже не смотрела в сторону болтливого любителя нетривиального цинизма, сидела, полностью сконцентрировавшись на рисунке примятых пожелтевших травинок под своими ногами, и перебирала тонкими пальцами по рукояти почти трофейного оружия. Зато смотрели остальные слушатели душевных излияний колдуна, и взгляд их был выразителен даже чрезмерно.
— Ну, что тебе опять не нравиться? — подскочил на месте мужчина и стал нервно расхаживать из стороны в сторону, как один огромный шумный маятник. — Вечно чем-то недовольна! То тебе не эдак, это тебе не так! Что на этот раз? Не там посадили её светлость или недостаточно подобострастно смотрели?
Теперь на Владомира смотрели все, даже находящиеся вне шатра исподволь прислушались. На этом стоило бы и закончить, но мужчина только набирал обороты в скандале:
— Надо же, какие мы изнеженные! Что? Недостаточно эстетично гада прибили? Ой-ёй-ёй, плохие-плохие дяди…. Опять жалко? Может, прикажешь каждого паршивого ведуна жалеть, потому что у него глаза добрые и он не нарочно людей в монстридл обращает!?! Уже дожалелась так одного. Жалелка не отсохла, пока он нас этим тварям скармливал…. Нет? Ведунов ты, значится, не жалеешь, они получается не люди! Как не хорошо: Тварителю продались. А попробуй тут не продаться, когда в башке этот голос по мозгам тюкает! Они жалкие…
Каринаррия молчала, она лишь медленно перевела взгляд на мужчину и постаралась зафиксировать на коврах, возле которых он метался, чтобы не слишком мельтешило в глазах.
— Так это я виноват? Я, значится, убежал разбираться с твоим на всю голову пришибленным братцем, у которого комплекс по моему поводу, а на тебя кака-бяка напала. Вот как ты всё обернула? Вот мегера! Может ещё из-за меня за тобой эти ведуны охотятся? Да я за тебя, может, больше их всех радею, ночей не сплю, чтоб магом стать…. Вот так заявленьице!
Владомир так увлечённо спорил сам с собой, что присутствие какой-либо оппонирующей стороны становилось не то, что ненужным — излишним. Назвать это истерикой не поворачивался язык, потому что весь вид вспыльчивого мага: поза, жесты, выражение лица — говорили о хорошо продуманном и поставленном скандале, в котором Каринка просто не успевала вставлять свои реплики. Комичность ситуации оценил разве что один молодой вурлок, и на того грозно зашипели старшие воины, чтобы не прерывал выступающего мерзким похихикиванием.
— Теперь ещё скажи, что это я тебя бросил в Брагране на произвол судьбы! Да если бы я тогда не вернулся, тебя бы на паштет пустили, самостоятельная она… Что? Только не надо ещё и это приплетать! Да, козёл красноглазый, но с тобой же по-другому никак. На всё, как бешеная лисица, реагируешь…. Это ты мне перестань, никто никому голову не дурит. Ага, подходит так и говорит: "Золотце, я тут хочу одного ведуна из компании пристукнуть, на всякий случай. Не подсобишь?" Да как ты себе это представляешь?! Скотина бессердечная, согласен, но зачем так близко к сердцу? "А что Владик, что Владик?" Я тут вообще ни при чём! И не отрясаю руки…. Что!?! Да мы же для тебя, дуры, стараемся. И не кричи на меня!!!! Да после того приворотного зелья ты вообще Кирху перечить не смеешь! Пусть он с тобой…
Неизвестно, что за ужасную истину собирался изродить из себя колдун, но Каринаррия была быстрее. Один мощный толчок. Блеск зелёных хищных глаз. Тело падает на землю, уродливо подкашивая размякшие ноги. Юбка взлетает на плечи — не важно. Прекрасный узкий клинок слишком тяжело выходит: застрял между рёбер, зато легко возвращается в тело. Такая милая ярёмная впадина, нежная удобная, словно специально созданная ножнами этому оружию. Каринка не стала и вынимать, чтобы не разлучать их, поднялась с мёртвого колдуна под заливистый хохот мерзкого голоса, продолжившего свой отсчёт трёхлетней давности.
Девушка усилием воли дёрнула ресницами и разжала кулак. Клинок невообразимым образом на половину ушёл в землю, а цвет глаз начал медленно восстанавливаться. Совсем не многие заметили, метнувшуюся к колдуну и тут же вернувшуюся обратно за миг до удара фигуру, они не могли понять, что случилось. Каринаррию шатало: она впервые изменила время, но даже сама не поняла этого.
Вопль колдуна вывел её из состояния глубокого потрясения. Владомир не избежал своей участи: он навзничь лежал на земле с несуразно завёрнутыми руками под весом разъярённого Ероша. Просто участь немного смягчилась. Паренёк не додумался выхватить какое-либо оружие и просто остервенело пытался удушить опротивевшего субъекта, упершись коленками ему в плечи. Ларсарец нависал над всей композицией подобием шпиля, пытаясь оттащить защитника доброго имени сестры. Хватка у юного Чертакдича была отменной, дедовской. Внемлющие за пределами шатра вмешиваться в потасовку не спешили, поэтому смерть Владомира по новому сценарию должна была быть медленной и мучительной посредством отрыва головы во время особенно сильного рывка Наследника. Быть обезглавленным самолично будущим Императором почётно, но неприятно.
— Что вы сделали с моей сестрой…? — почти рычал разгневанный мальчик, лицо его покрывали крупные бурые пятна, ноздри вздрагивали, глаза злобно блестели. — Я тебя… Айашт, спрашиваю!
— Да ничего мы не делали! — жалобно прохрипел полуживой колдун, когда Ларсарецу удалось оторвать одну руку упрямого и удивительно сильного для своего возраста паренька. — Ей оборотень… травы приворотной в еду накрошил, чтоб эта… сумасшедшая нас в ледышки… не обратила. Страшно было, что мстить… начнёт. Она тогда на Кирха… среагировала, вроде. Только злее стала-а-а… Не…срабо…та…ло…
Говорить, что применение приворотных зелий к благородным дамам, да и обычным женщинам считалось верхом позора для последней, не приходилось. Как правило, несчастная теряла волю и отходила под полную власть своего нового хозяина на правах вычурной игрушки. Власть та отнюдь не была высоко духовной и не веяла моральными нормами. Поэтому позор ложился неизгладимый после прекращения действия трав и на объект манипуляций, и на всю её семью, если, конечно, женщину оставляли в живых после подобных забав. Реакция Ероша, как единственного мужчины из рода оскорблённой девушки была в вышей мере правильной, хотя немного и непоследовательной.
— Ерош, будьте добры, отпустите моего бывшего опекуна, — холодным и властным голосом со знаменитыми металлическими нотками лучшего Императорского генерала произнесла Каринаррия, дважды за сегодняшний вечер униженная.