И тут она совершила еще один поступок, которого никогда раньше не совершала: Рози обхватила Билла Штайнера за шею и с чувством чмокнула в щеку.
— Спасибо огромное! — воскликнула она. — Вы не представляете, как я вам благодарна!
Штайнер рассмеялся:
— О Господи, всегда к вашим услугам. Если не ошибаюсь, впервые покупатель так эмоционально благодарит меня в этих пыльных стенах. Может, вас заинтересует еще что-то из картин?
Пожилой мужчина с портфелем — тот, которого Штайнер назвал Робби, — приблизился к ним и посмотрел на картину.
— Если учесть, что большинство посетителей, уходя, готовы обругать тебя на чем свет стоит, можешь считать этот поцелуй подарком судьбы, — сказал он.
— Так я и сделаю, — кивнул Билл. Рози почти не слышала их слов. Она лихорадочно шарила в сумочке, разыскивая скомканную салфетку с завернутым в нее кольцом. Поиск занял гораздо больше времени, чем следовало ожидать, потому что взгляд ее то и дело возвращался к картине на прилавке. Ее картине. Впервые она подумала о комнате, в которую скоро переедет, с истинным нетерпением. Ее собственный дом, а не просто койка среди десятков таких же. Ее собственный дом и ее собственная картина, висящая на стене. «Первым делом я повешу картину, — подумала она. — Да, я повешу ее в первую очередь». Развернув салфетку, она протянула кольцо Штайнеру, но он некоторое время не видел протянутой руки; он внимательно рассматривал картину.
— Это оригинальное полотно, не копия, — произнес он, — и, по-моему, очень неплохая вещь. Наверное, поэтому ее накрыли стеклом— кто-то решил, что так она лучше сохранится. Интересно, что это за здание у подножия холма? Сгоревшее ранчо на краю плантации?
— Скорее, это развалины храма, — тихим голосом выразил свое мнение старик с поношенным портфелем. — Похоже на греческий храм. Хотя наверняка судить трудно, согласитесь.
Действительно, судить было трудно, потому что здание, о котором шла речь, почти до самой крыши пряталось за порослью молодых деревьев. Пять колонн на переднем плане увивал дикий виноград. Шестая, расколовшаяся на куски, лежала в зелени. Рядом с рухнувшей колонной валялась упавшая статуя, почти полностью скрытая травой и густым кустарником, виднелось только плоское каменное лицо, обращенное к грозовым тучам, которыми художник щедро наполнил небо.
— Да, — согласился Штайнер. — Как бы там ни было, это здание, как мне кажется, не вписывается в перспективу — слишком велико оно для картины. Старик утвердительно кивнул головой. — Но автор сделал это намеренно. Иначе ничего, кроме крыши, мы не увидели бы. А что касается рухнувшей колонны и статуи, про них вообще можно было бы забыть— зелень скрыла бы их окончательно.
Рози нисколько не интересовал фон; все ее внимание сосредоточилось на центральной фигуре картины. На вершине холма, повернувшись к развалинам храма так, что все, кто смотрел на полотно, мог видеть только ее спину, стояла женщина Ее светлые волосы были заплетены в косу. От предплечья ее изящной руки — правой — исходило яркое золотое сияние. Левую руку она подняла, и, хотя точно сказать было невозможно, зритель догадывался, что она прикрывает глаза от солнца. Весьма странно, если вспомнить о мрачном предгрозовом небе, однако, похоже, женщина подняла левую руку именно для того, чтобы прикрыть глаза. На ней было короткое, живого красно-пурпурного цвета платье — тога, отметила Рози — оставлявшее одно плечо обнаженным. Сказать что-то о ее обуви не представлялось возможным, ибо трава, в которой она стояла, доходила почти до колен, как раз до того места, где заканчивалась тога.
— Куда бы вы ее причислили? — спросил Штайнер, обращаясь к Робби. — К классицизму? Неоклассицизму?
— Я бы отнес ее к разряду плохих картин, — ответил Робби, усмехаясь, — но мне
кажется, я понимаю, почему она произвела такое впечатление на эту женщину. В ней на удивление много чувства. Составные элементы, возможно, классические — вроде тех, что мы находим на старых стальных гравюрах, — но ощущение явно готическое. И потом тот факт, что главный персонаж повернут к зрителю спиной… Я нахожу это чрезвычайно странным, В целом… не могу сказать, что эта молодая женщина выбрала самую лучшую картину в твоей лавке древностей, Билл, но я уверен, она выбрала самую своеобразную.
Рози же, как и прежде, почти не слышала их разговора. С каждой минутой она открывала в картине все новые и новые детали, пленявшие ее воображение. Например, темно-фиолетовая тесемка на талии женщины в тон каймы, идущей по краю тоги, и едва проглядывающие очертания левой груди. Пусть мужчины обмениваются себе учеными суждениями. Картина просто замечательная. Она чувствовала, что может смотреть на нее часами напролет, не отрываясь, и когда у нее появится свой дом, она, пожалуй, будет иногда делать именно так.
— Ни названия, ни подписи, — заметил Штайчер. — Впрочем…
Он перевернул картину. На обратной ее стороне открылись два выведенных углем слова, написанные мягкими, слегка расплывчатыми печатными буквами; «МАРЕНОВАЯ РОЗА».
— Ну вот, — с сомнением в голосе произнес он, — мы и узнали имя автора. Хотя я бы сказал, что на имя это совсем не похоже.
Робби отрицательно покачал головой, раскрыл рот, чтобы возразить, но увидел, что женщина, выбравшая картину, тоже не согласна с Биллом.
— Это название картины, — объяснила она, и тут же добавила по причине, которую ни за что не смогла бы объяснить даже самой себе, — Роза — это мое имя. Совершенно сбитый с толку Штайнер посмотрел на нее. — Не обращайте внимания, просто совпадение, — проговорила она.
Но так ли это на самом деле?
— Смотрите. — Она снова бережно перевернула картину лицевой стороной вверх и постучала пальцем по стеклу над тогой, составлявшей все одеяние стоящей на переднем плане женщины. — Вот этот цвет, пурпурно-красный, называется мареновый.