Да, он был честолюбивым, но при этом еще и доброжелательным, искренним, порядочным человеком. Он обладал большой внутренней силой и привык добиваться своего.
И он в самом деле хотел, чтобы эта сила служила только добру.
Холл казался огромным, как и крыльцо, и все комнаты, через которые пришлось пройти. В высоких залах было тепло, и в то же время воздух казался свежим, как на улице. Невыносимо громко стучали каблуки – на тех участках пола, что не были покрыты коврами. Все наружные покои: гостиные, столовая, залы – выходили окнами в парк, везде стояла красивая старинная мебель, и было тихо, как в храме. Гостями овладел благоговейный трепет, и никто не произносил ни слова. Казалось невероятным, что всем этим может владеть один человек. Наверное, это было не только счастье, но и нелегкое бремя.
Максимилиан улыбнулся. Он знал, что большинство простых смертных не обладает и десятой долей того воображения, какое помогло бы им представить, как протекает жизнь иных «полубогов».
Максимилиан долго бродил по залам, отстав от других гостей, а потом остановился перед привлекшей его внимание картиной.
Это был ночной пейзаж: лес, темное небо и бегущая откуда-то сверху река. Неяркий приглушенный свет падал вниз и отражался в черной воде. Над рекою по обоим берегам нависали огромные валуны, угрожающе торчали сучья. Пейзаж был изображен настолько реально, что казался окном в другой мир – в иное пространство и время. Создавалось впечатление, что вода переливается, течет, ветви деревьев шевелятся от ветра, а по небу движутся то и дело заслоняющие луну облака. В этом пейзаже было что-то таинственное, зловещее и одновременно притягивающее как магнит.
– Добрый вечер!
Максимилиан услышал за спиною мелодичный голос и обернулся.
Перед ним стояла племянница Рюмильи, Софи Клермон. Максимилиан неоднократно встречался с нею в Лондоне, в одном из эмигрантских салонов, и сейчас заметил, что за прошедшие три-четыре года она невиданно похорошела. Признаться, он помнил Софи еще худенькой девочкой, застенчивой и непривлекательной, и потому, увидев ее через несколько лет за границей, не сразу узнал и удивился произошедшим переменам. Она утратила неловкость и нервозность и превратилась в уверенную в себе молодую женщину.
А теперь Софи выглядела еще лучше. Максимилиан вспомнил, что она недавно овдовела, и, как видно, вдовство пошло ей на пользу. Она стала настоящей красавицей: серо-голубые глаза, ослепительно-белая кожа, мелкие, изящные черты лица. Черные волосы были приподняты на затылок, скромное декольте серебристо-серого атласного платья открывало нежную шею и плечи.
– Здравствуйте, Софи, – отвечал Максимилиан. – Рад видеть вас здесь.
– Вам нравится картина? – спросила она.
– Да, тут очень удачно передано освещение. Это полотно словно бы имеет свой особый источник света. Ваш дядя разбирается в искусстве.
– В этом зале есть и другие картины, – сказала Софи, – хотите, покажу? – И подвела его к портрету в роскошной багетной раме.
Повернувшись, Максимилиан встретился с взглядом блестящих глаз и улыбкой своей собеседницы и только тогда понял, что пленительная дама на портрете и стоявшая перед ним Софи – одно и то же лицо.
– Я не очень люблю позировать, – промолвила молодая женщина, – а вы?
– Нисколько, – отвечал Максимилиан. – У меня вообще нет ни одного портрета. Признаться, в ранней юности я пытался позировать, но безуспешно. Художникам никогда не удавалось изобразить меня таким, каким я себя представлял. И потому я отказался от этой затеи.
– Вы считаете, они приукрашивали действительность? Или наоборот?
– Просто не могли вникнуть в суть.
– Вам нелегко угодить, – заметила Софи. Потом спросила: – Не хотите спуститься в парк? Там сейчас красиво. Иногда так приятно прогуляться в тишине!
Максимилиан согласился, они сошли вниз и направились в сторону от особняка.
Максимилиану нравились эти загородные парки с колоннадами массивных строгих деревьев, сумрачные, обширные, словно простиравшиеся в бесконечность. Он любил бродить по лабиринтам аллей и размышлять под навевающий спокойствие шелест листьев. Вид вековых деревьев порождал мысли о текучести времени и суетности бытия; находясь здесь, хотелось остановиться и прислушаться к своему внутреннему голосу, осознать свою ничтожность в объятиях Вселенной и одновременно – свою величайшую неповторимость. Как говорил друг его юности Поль де Ла Реньер: «Что бы мы ни делали, чего бы ни добились в этой жизни, каких бы ни достигли вершин и как бы нас ни величали современники, итог все равно один – все мы умрем; так стоит ли сотрясать воздух, тратить свои силы и терзать чужие сердца и души в бесполезном стремлении обуздать время? Вечность непобедима, даже самая яркая вспышка света рано или поздно исчезнет, поглощенная мраком бесконечности; так не лучше ли попросту наслаждаться медленным течением жизни, драгоценными минутами, полными созерцания окружающего и неспешных глубоких дум?»
Очнувшись от мыслей, Максимилиан посмотрел на восток. Там, в бездонных глубинах неба, загорались первые звезды, сверкающие, как это бывает весной, пронзительным, влажным блеском. Ниже тянулся темный лес, а слева, в конце аллеи, виднелся особняк, сейчас напоминающий жемчужину, покоившуюся на темно-зеленом бархате.
Софи стояла рядом с Максимилианом под сводом густых ветвей – ворсинки на меховом воротнике ее пальто чуть шевелились от взволнованного дыхания, срывавшегося с полуоткрытых губ, и в глазах, казавшихся особенно яркими на матовом лице, отражался вечерний свет. Она молчала, но Максимилиан заметил, какой пристальный, испытующий у нее взгляд, полный немого вопроса и глубокой надежды, и почувствовал, как между ними возникает едва уловимое притяжение.
– Кажется, вы не так давно потеряли мужа, – сказал он. – Приношу свои соболезнования.
Она слегка прищурилась и беспечно усмехнулась уголками губ. Потом произнесла коротко и резко:
– Он был игрок!
Максимилиан молчал. В глубине его взгляда таилось прикрываемое спокойствием раздумье.
– Мне нравятся игроки, – добавила Софи после исполненной смысла паузы, – не те, что проводят время за карточным столом, а другие – в чьих руках людские судьбы и исторические события.
– В такие игры опасно играть, – заметил Максимилиан, – бывает, это плохо кончается.
– При известной осторожности – нет.
С этими словами она взяла его под руку, и они пошли по алее, мимо окаймлявших ее темных кустов, под купами деревьев, бросавших на землю широкое черное покрывало тени.
– Где вы были в последнее время? – поинтересовался он. – Давно вас не видел.
– Ездила в Австрию. У меня есть маленькая дочь, она воспитывается у родственников мужа – я навещала ее.
– Вы, должно быть, скучаете по ней?
– Конечно. Просто пока мне не хочется терять связи с тамошним кругом. Но позднее я, разумеется, заберу ее к себе.
– Вы, кажется, имеете доступ ко двору?
– Ну, не совсем, – улыбнулась Софи. – Но благодаря дяде у меня много знакомых в дипломатических кругах. Знаете, муж подолгу оставлял меня одну, а я не хотела жить затворницей и посвящала время общению с интересными людьми.
– У вашего супруга было большое имение; вы сейчас живете там?
– Нет, оно продано за долги. Я уже говорила: мой супруг был игроком. Но я не жалею, – все так же беспечно отвечала Софи, – воспоминания о днях, проведенных в этом доме, нельзя назвать приятными. Гораздо больше мне бы хотелось выкупить имение моих покойных родителей, они ведь происходили из старинного рода, хотя и обеднели. А сейчас я живу у дяди и во многом рассчитываю на его поддержку.
Потом они заговорили о министерстве; молодая женщина была хорошо осведомлена о тайных делах и интригах дипломатических кругов, судила обо всем с завидной проницательностью и в то же время – по-женски оригинально, и Максимилиан чувствовал, что его привлекает ее живость, милая ирония, острый ум, а также неутомимое честолюбие. На своем пути он еще не встречал таких женщин; хотя, может, и встречал, но не считал нужным замечать. Так бывает: сияние солнца мешает разглядеть другие, не менее загадочные и прекрасные светила.