«Иначе я все время буду вспоминать лица солдат – крестьянских парней и молодых офицеров – выпускников военных школ. Им бы радоваться жизни, влюбляться, а они падают мертвыми, как трава под орудием косаря», – рассказывал он жене.
Сейчас Бернар не мог уйти в отставку: он был одним из опытнейших офицеров французской армии, ветераном имперских войн, и командование дорожило им. К тому же он, как всякий корсиканец, считал, что судьбу нужно испытывать до конца.
Элиана наклонилась к сыну и поцеловала его в лоб.
– Что поделаешь, сынок! Ваше дело – следовать велению долга, а наше – молиться, чтобы судьба была милостива к вам!
Тревожную атмосферу их беседы нарушило появление Адели; она вошла в комнату и приблизилась к матери и брату, держа в руках какой-то конверт.
Это была хорошенькая девушка с васильковыми глазами и рыжевато-каштановыми волосами. Густые волнистые волосы, обрамлявшие ослепительно белое лицо, украшали ее облик так, как украшает позолота тончайший китайский фарфор.
Уголки ее губ были приподняты, отчего на щеках образовались ямочки, глаза весело блестели. Платье из голубого левантина плавно струилось до самого пола; девически хрупкие плечи оставались открытыми, а ниже, под тонкой тканью угадывались очертания вполне сформировавшейся груди.
С того времени, как Адель из шаловливой девчонки превратилась в исполненную сознания своей прелести юную особу, расходы семейства Флери сильно возросли, поскольку интерес старшей дочери к нарядам казался поистине безграничным. В четырнадцать лет она являлась большой поклонницей сентиментальных любовных романов и грезила о встрече с каким-нибудь блистательным офицером.
– Мама, смотри! – возбужденно заговорила она, показывая матери белый конверт. – Горничная только что передала мне это письмо. Здесь написано «для мадам и мадемуазель Флери». По-моему, это приглашение на бал!
– Пожалуйста, подай мне нож, – сказала Элиана сыну. Ролан протянул ей ножичек для разрезания бумаг, и женщина вскрыла конверт.
Внутри оказался всего один листок. Элиана пробежала его глазами. Адель нетерпеливо заглядывала ей через плечо.
– Что там? – спросил Ролан, заметив, что мать нахмурилась.
– Адель права. Нас просят пожаловать на бал, который устраивает министерство внешних отношений. Здесь пригласительный билет на три персоны. Мне, тебе, – кивнула она дочери, – и еще третьему лицу, чье имя мы должны вписать сами.
Адель взвизгнула от восторга и почти что выхватила листок из рук матери.
Она еще раз прочитала вслух текст и подпись, выполненную затейливой вязью: «Максимилиан Монлозье де Месмей». Девушка собиралась что-то сказать, но в этот момент из детской донесся грохот и оглушительные мальчишеские вопли.
– Пойду выясню, что случилось, – с улыбкой произнес Ролан.
Через минуту он вернулся в сопровождении младших братьев, запыхавшихся и растрепанных.
– Ты бы видела, мама, во что они превратили комнату, – сказал он. – Пожалуйста, познакомьтесь: это генерал Даву, а это – маршал Ней!
– Он первый начал разрушать крепость! – воскликнул двенадцатилетний Андре, указывая на восьмилетнего Мориса, который буквально задыхался от смеха.
– Нет, это ты! – через силу выдавил тот.
– Если думаете, что я стану разбираться, кто виноват, то ошибаетесь, – сказала Элиана. – Наводить порядок будете вместе. А сейчас садитесь и отдохните.
Мальчики уселись на диван, все еще посмеиваясь и тяжело дыша. Старший, Андре, походил на Бернара больше, чем Ролан, унаследовавший и материнские, и отцовские черты. Ролан казался привлекательнее и мягче, Андре же был вылитый отец: те же прямые черные волосы, пронзительный взгляд темных глаз и неутомимая энергия движений.
Отношение Элианы к младшему сыну, русоволосому кареглазому мальчику, оставалось неоднозначным, хотя об этом никто не догадывался. С одной стороны, она болезненно реагировала на его капризы и проявление характера (что, конечно же, случалось и с другими ее детьми), а с другой – часто испытывала к нему особую щемящую жалость. Она не могла окончательно забыть о том, что предшествовало его появлению на свет, как и о том, что в свое время пыталась избавиться от этого ребенка. Пока мальчик был еще совсем мал, женщина прилежно пеленала, купала и кормила его, но делала это машинально, не по зову сердца, а когда Морис подрос, настороженно наблюдала за тем, как с ним общается Бернар, хотя, похоже, она напрасно волновалась: если Ролан продолжал относиться к отцу с огромной почтительностью и безграничным уважением, видя в нем некий идеал, то Андре и Морис беззастенчиво вешались Бернару на шею и буквально не давали ему покоя. И он одинаково шутил и играл с ними обоими.
Пожалуй, лучше других Элиану понимала Дезире. Она называла Мориса своим крестником и именно ему чаще всего приносила подарки. Она баловала мальчика, всегда старалась приласкать, и Элиана была благодарна ей. Женщина была уверена, что до конца жизни не сможет расплатиться с Дезире за ее помощь и доброту.
– Максимилиан де Месмей! – мечтательно произнесла Адель, прижав листок к груди. – Какое красивое имя!
– Да, – шутливо заметил Ролан, – только имей в виду: такие послания не подписывают молодые люди. Вряд ли этот человек годится тебе в кавалеры.
– Скорее в отцы! – воскликнул Андре.
– Или даже в деды! – подхватил Морис и опять согнулся пополам от смеха.
Адель размахнулась, чтобы отвесить кому-нибудь из них подзатыльник, но мальчики ловко увернулись и продолжали хохотать до тех пор, пока мать не отослала их в детскую.
Скрипнуло кресло – Элиана поднялась с места и подошла к окну. Максимилиан де Месмей не просто годился в отцы Адели, он и был ее отцом. Почему он прислал это приглашение? Возможно, знал правду? Элиана не виделась с ним несколько лет и не думала о нем. Но теперь… Неужели пробил тот час, которого она так боялась?
Женщина бросила взгляд на старшего сына. По-видимому, Ролан не помнил Максимилиана, во всяком случае, это имя ничего ему не говорило.
– Папы нет, а мы не можем поехать одни, – сказала она.
– Пусть нас сопровождает Ролан, – нашлась Адель.
– Не знаю, – с сомнением произнес юноша, – вообще-то у меня нет желания разъезжать по балам, но если вы настаиваете…
– Да, настаиваем! – засмеялась девушка, обнимая его за шею.
Адель почти не обращала внимания на младших детей, разве что те начинали ей докучать или без спросу трогали ее вещи, но зато испытывала глубокую привязанность к старшему брату.
– Наверное, это восхитительно – быть первой красавицей света! Да, мама? – спросила девушка.
– Не знаю. Мне не приходилось играть эту роль.
– Но ты же прекраснее всех! – застенчиво проговорил Ролан.
Элиана улыбнулась.
– Мы с отцом не вращаемся в высшем обществе. На смену тем, кого я некогда знала, пришло поколение новых дворян.
– Все эти простолюдины, выходцы из низов – смеют строить из себя аристократов! – с обидой произнесла Адель.
– Если человек получил дворянское звание за заслуги, в этом нет ничего плохого, – возразила Элиана, – это было и раньше. Мой прапрадед стал дворянином именно таким образом. Гораздо хуже, когда титул просто покупается за деньги. А вообще со времен Революции я не придаю никакого значения происхождению человека. Так или иначе, жизнь покажет, чего он стоит на самом деле.
В этот миг на пороге комнаты появилась маленькая голубоглазая, светловолосая девочка, дочка Шарлотты, к которой и Элиана, и Бернар испытывали особую нежность. Звали ее Розали.
– Мама, я не могу разобрать один пассаж, – серьезно произнесла она, протягивая нотную тетрадь.
– Сейчас иду, милая, – ласково промолвила женщина. Иногда Элиана жалела, что у нее нет еще одного ребенка – дочери, приблизительно одного возраста с Розали.
Мальчики привыкли держаться вместе, у них были свои игры, и девочка часто оставалась одна. Впрочем, этому ребенку была свойственна какая-то мечтательная недетская отрешенность. Бывало, Розали часами спокойно листала книжки, смотрела в окно на падающий снег или дождь.