Мое божество, мое богатство, мое тайное сокровище, мой рай, мой желтый цветок, моя Магда! Королева цветов и цветения!
Когда у меня был магазин, я обычно «встречала посетителей», и я хотела рассказать всем не только нашу историю, но и другие тоже. Никто ничего не знал. Меня это изумляло: как никто не помнит того, что случилось совсем недавно? Они не помнили, потому что не знали. Я имею в виду некоторые конкретные факты. Например, трамвай в гетто. Знаешь, они выбрали худшее место, жуткие трущобы, обнесли его стеной. Это был обычный жилой район с запущенными домами. Они запихнули туда полмиллиона человек — вдвое больше, чем там жило раньше. По три семьи, со стариками и детьми, в одну квартиру. Можешь представить такую семью, как наша, — моего отца, генерального директора Банка Варшавы, мою не знавшую невзгод мать с ее почти японской учтивостью и утонченностью, моих двух младших братьев, старшего брата и меня — всех нас, живших прежде в четырехэтажном доме с восхитительным чердаком (высунув руку из окна, можно было дотронуться до крыши; это все равно что затащить в дом весь зеленый венок лета) — представь, нас заточили вместе с бесчисленными Московичами и Рабиновичами, Перски и Финкельштейнами, вместе с их вонючими дедушками и полчищами хилых детишек! Дети были полумертвые, вечно сидели в лохмотьях на коробках, глаза больные, веки гноятся, зрачки дико сверкают. Все эти семейства, не жалея сил, ходили вверх-вниз, кланялись, тряслись и раскачивались над ветхими молитвенниками, а их дети сидели на коробках и тоже выкрикивали молитвы. Они не умеют, так мы думали, противостоять беде, к тому же мы выходили из себя — точно такое же несчастье случилось с нами — мой отец действительно занимал высокое положение, а моя мать вела себя с такой утонченностью и достоинством, что люди кланялись ей машинально, еще не зная, кто она такая. Поэтому мы выходили из себя по всем поводам, но прежде всего потому, что были вынуждены ютиться с такого рода людьми, с этими еврейскими стариками из крестьян, у которых все силы уходили на ритуалы и предрассудки, которые каждое утро водружали на себя тфилин и те торчали на лбах рогом. И к тому же в отвратительной дыре, где сплошь помои и паразиты, с отхожим местом хуже, чем в тюрьме. Разумеется, мы были не того класса людьми, чтобы выходить из себя, но отец сказал братьям и мне, что мама этого не переживет, и оказался прав.
У себя в магазине я не всем про это рассказывала; у кого хватит терпения все это выслушать? Поэтому я обычно рассказывала кое-что отсюда, кое-что оттуда каждому посетителю. И если видела, что они торопятся — большинство торопилось, стоило мне начать, — я рассказывала только про трамвай. Когда я рассказывала про трамвай, никто даже не понимал, что он ездит по рельсам! Все думали, что это такой автобус. Так вот, рельсы-то они не могли выдрать и электрические провода не могли убрать, так ведь? Суть в том, что они не могли изменить маршрут трамвая, поэтому, понимаешь, и не стали этого делать. Трамвай проходил прямо посередине гетто. Они только построили над ним пешеходный мост для евреев, чтобы те не могли подойти к трамваю и укатить на нем в другую часть Варшавы. По ту сторону стены.