Наконец она открыла свои глаза. — Даже вы выяснили кое-что за это время. Бесполезно спрашивать меня, что он имел в виду.
— Не это? Кто будет танцевать партию Студента на премьере?
— Рюи. Только, он, на самом деле, танцует немного, только для того, чтобы обеспечить поддержку прима балерине, то есть, Соловью, в начале и конце балета.
— И кто играет роль Соловья?
— Рюи нанял профессионала — Ля Танид.
Белл выпустил небрежное облако дыма к потолку. — Вы уверены, что не собираетесь принять участие?
— Роль экстремально напряженная. Для меня это было бы физически невозможно.
— Теперь.
— Что вы подразумеваете — теперь?
Он резко посмотрел на нее. — Вы очень хорошо знаете, что я подразумеваю. Вы знаете это так хорошо, что всё ваше тело трепещет. Премьера вашего балета состоится через четыре недели, но вы знаете, и я знаю, что Рюи уже видел его. Интересно. Он с прохладцей сбил пепел с сигары. — Почти так же интересно, как ваша вера в то, что он видел, что вы играли роль Соловья.
Анна сжала свои кулаки. К этому нужно подходить рационально. Она глубоко вдохнула, и медленно выпустила воздух. — Как он может видеть вещи, которые еще не случились?
— Я не знаю наверняка. Но я могу предположить, и так, же смогли бы и вы, если бы вы немного успокоились. Мы действительно знаем, что шишковидное тело является остатком одиночного глаза, который наши очень отдаленные морские предки имели в центре их рыбных лбов. Предположите, что этот ископаемый глаз, теперь глубоко похороненный в нормальном мозге, был оживлен. Что мы смогли бы увидеть им? Ничего пространственного, ничего, зависящего от световых раздражителей. Но, давайте, подойдем к проблеме индуктивно. Я закрываю один глаз. Другой может зафиксировать Анну Ван Туйль на плоском визуальном плане. Но двумя глазами я могу следовать за вами стереоскопически, по мере того, как вы перемещаетесь в пространстве. Таким образом, добавление глаза добавляет дополнительное измерение. С шишковидным телом, как с третьим глазом, я буду в состоянии следовать за вами и во времени. Таким образом, Рюи разбудил шишковидное тело, которое позволяет ему видеть, по крайней мере, туманный проблеск будущего.
— Какой изумительный и ужасный подарок.
— Но не без прецедента, — ответил Белл. — Я подозреваю, что более или менее реактивированные шишковидные железы стоят за каждым случаем ясновидения, собранными в летописях парапсихологии. И я могу думать, по крайней мере, об одном историческом случае, в котором шишковидное тело фактически пыталось проникнуть через лоб, хотя явно только в форме одной доли. Все буддистские статуи несут знак на лбу, как символический «внутренний глаз». Из этого мы теперь знаем, что «внутренний глаз Будды» был чем-то большим, чем просто символическим.
— Допустим. Но чувствующая время шишковидная железа все еще не объясняет боль в горбе Рюи. Ни сам горб, вот в чем вопрос.
— Что, — начал Белл, — заставляет вас думать, что горб это что-то большее, чем он кажется — заболевание позвоночника, характеризуемое ростом слоистой ткани?
— Это не так просто, и вы знаете это. Вы ведь знакомы со случаями «фантомных конечностей», таких, как инвалид сохраняет иллюзию ощущения или боли в ампутированной руке или ноге?
Он кивнул.
Она продолжала: — Но вы знаете, конечно, что ампутация не абсолютная предпосылка для «фантома». Ребенок, рожденный без рук, может испытывать призрачные ощущения отсутствующего члена в течение многих лет. Предположите, что такого ребенка поместили в некоторое невероятное общество безруких, и их психиатры пытаются привести его образец, построенный на ощущениях, к их собственным моделям. Как смог бы ребенок объяснять им чудо рук, кистей, пальцев — вещей, о которых он имеет только случайные чувственные намеки, но никогда не видел, и едва ли мог вообразить? Случай с Рюи аналогичен. У него четыре конечности и, предположительно, мотивы действия от нормальной человеческой породы. Следовательно, призрачные ощущения в его горбе указывают на потенциальный орган — предзнаменование будущего, а не воспоминание о конечности, которой он когда-то обладал. Можно использовать жестокий пример, что Рюи больше походит на головастика, а не на змею. У змеи были ножки непродолжительное время, во время эволюционной рекапитуляции ее эмбриона. Головастик же теряет свой хвост и развивает ножки. Но можно предположить, что у каждого есть некоторое слабое призрачное ощущение ножек.
Белл, казалось, обдумывал это. — Все это еще не объясняет боль Рюи. Я не думал бы, что процесс вырастания хвоста был бы болезненным для головастика, ни призрачного члена у Рюи, если это является неотъемлемой частью его физической структуры. Но, как бы, то, ни было, по всем признакам, у него все еще будет значительная боль, когда действие наркотика смягчится. Что вы собираетесь делать с ним тогда? Рассечение нервных узлов, ведущих к его горбу?
— Конечно, нет. Тогда он никогда не будет в состоянии вырастить этот дополнительный орган. Так или иначе, даже в нормальном случае фантомного члена, разрезание ткани нерва не помогает. Отсечение неврома от культи члена приносит только временное облегчение, и может фактически ухудшить случай гиперестезии. Нет, ощущения призрачной боли являются центральными, а не периферийными. Однако, как временное обезболивающее средство, я попробую двухпроцентный новокаин около надлежащих грудных нервных узлов. Она посмотрела на свои часы. — Мы должны возвращаться к нему.
Глава 8
Анна выдернула иглу шприца из бока мужчины и протерла последний прокол спиртовым тампоном.
— Как вы себя чувствуете, Рюи? — спросил Белл.
Женщина наклонилась к кушетке, покрытой стерильным бельем, и посмотрела на лицо человека, лежащего на животе. — Он ничего не чувствует, — сказала она тревожно. — Он без сознания.
— Действительно? Белл наклонился около нее и протянул руку, чтобы пощупать пульс человека. — Но это был только двухпроцентный новокаин. Поразительно.
— Я закажу противо-стимулятор, — нервно сказала Анна. — Мне это не нравится.
— О, боже, девочка. Расслабитесь. Пульс и дыхание в норме. Фактически, я думаю, что вы сами более близки к упадку сил, чем он. Это очень интересно… Его голос затих в догадке размышления. — Послушайте, Анна, нет необходимости находиться здесь нам обоим. Он вообще не в опасности. Я должен уйти. Я уверен, что вы позаботитесь о нем.
— «Я знаю», — подумала она. — «Вы хотите, чтобы я осталась с ним наедине».
Она приняла его предложение неохотным кивком головы, и дверь закрылась за его смешком.
В течение нескольких последующих моментов она исследовала в глубокой абстракции регулярные подъемы и падения мужской груди.
Таким образом, Рюи Жак установил другой медицинский прецедент. Он получил местное обезболивающее средство, которое должно сделать не что иное, как уменьшить чувствительность деформированного роста в его спине на час или два. Но он лежит в очевидной коме, как под действием общего мозгового обезболивающего средства. Ее хмурый взгляд углубился.
Пластинки рентгена показывали рост его спины просто как уплотненную массу хрящевой слоистой ткани (то же самое, как у нее) пронизанной тут и там нервными узлами. Ослаблением этих нервных узлов она должна добиться ни чего иного, как местной анестезии этой массы ткани, в той же самой манере, как обезболивают руку или ногу, притупляя соответствующий спинной нервный узел. Но фактический результат был не местным, а общим. Это было похоже на то, как, если бы кто-то ввел мягкое местное средство в лучевой нерв предплечья, чтобы заглушить боль в руке, но вместо этого обезболивал головной мозг. И это, конечно, было совершенно бессмысленным, полностью невероятным, потому что анестезия работает от высших нервных центров вниз, а не наоборот. Притупление определенной области париетальной доли могло уничтожить чувствительность в радиальном нерве и руке, но подкожная инъекция в радиальный нерв не усыпила бы париетальную долю головного мозга, потому что париетальная организация была нервной системой высшего порядка. Аналогично, обезболивание горба Рюи Жака не должно было заглушить его весь головной мозг, потому что, конечно, его головной мозг должен полагаться нервным образованием высшего порядка по отношению к этому спинному уродству.