Я написала по указанному адресу, и на следующий день эта особа явилась. Она была довольно высокого роста, тонкая, намного бледная, очень застенчивая на вид. У нее были прекрасные черные глаза, прелестный цвет лица; она сразу же мне понравилась. Я спросила ее рекомендации; она подала мне письмо, написанное по-английски, по ее словам, она только что ушла от леди Римуэлл, у которой прослужила десять лет.
Рекомендация подтверждала, что девушка уволилась по собственному желанию, чтобы вернуться во Францию, и что за все время продолжительной службы ее можно было упрекнуть лишь в известной доле «французского кокетства».
Целомудренный оттенок английской фразы вызвал у меня легкую улыбку, и я тотчас же наняла горничную.
Она в тот же день поступила ко мне, ее звали Розой.
Месяц спустя я просто обожала ее.
Это была истинная находка, жемчужина, чудо природы.
Она умела причесывать с бесконечным вкусом, укладывала кружева на шляпке лучше самых искусных модисток, умела даже шить платья.
Я была поражена ее способностями. Никогда еще мне так не угождали.
Она одевала меня быстро, и руки ее были удивительно легкими. Я никогда не ощущала ее пальцев на своей коже, а ничто мне так не противно, как прикосновение рук горничной. Вскоре я страшно разленилась... так мне было приятно, что меня одевала с головы до ног, от рубашки до перчаток, эта робкая высокая девушка, которая вечно краснела и никогда не произносила ни слова. Когда я выходила из ванны, она растирала и массировала меня, а я тем временем дремала на диване. Право, в этой девушке из низшего общественного слоя я видела скорее подругу, чем простую служанку.
Но вот однажды утром швейцар таинственно попросил разрешения переговорить со мною. Я была удивлена, но велела его впустить. Это был очень надежный человек, старый солдат, бывший денщик моего мужа.
То, что он собирался сказать, казалось, смущало его. Наконец он проговорил, запинаясь:
— Сударыня, внизу дожидается полицейский комиссар.
Я резко спросила:
— Что ему надо?
— Он хочет произвести в доме обыск.
Полиция, конечно, полезна, но я ее ненавижу. Я считаю, что это неблагородное занятие. Меня это оскорбило, и я ответила сердито:
— Какой обыск? По какому случаю? Не пускать.
Швейцар возразил:
— Он говорит, что у нас скрывается преступник. Тогда я испугалась и велела привести полицейского комиссара, чтобы лично объясниться с ним. Это был довольно воспитанный человек, с орденом Почетного легиона. Он извинился, попросил прощения, а потом подтвердил, что среди моих слуг есть каторжник!
Я была возмущена, я заявила, что ручаюсь за всю свою прислугу, и стала всех перечислять.
— Швейцар Пьер Куртен, бывший солдат.
— Не он.
— Кучер Франсуа Пенго, крестьянин из Шампани, сын фермера моего отца.
— Не он.
— Конюх, тоже из Шампани, тоже сын крестьянина, из семьи, известной мне лично, наконец, выездной лакей, которого вы только что видели.
— Не они.
— В таком случае, сударь, признайте, что вы ошиблись.
— Простите, сударыня, я уверен, что не ошибаюсь. Так как речь идет об опасном преступнике, не откажите в любезности вызвать сюда всю вашу прислугу.
Сначала я воспротивилась, потом уступила и велела созвать всех слуг, и мужчин и женщин.
Полицейский комиссар окинул их беглым взглядом, потом сказал:
— Здесь не все.
— Простите, сударь, остается только моя горничная, девушка, которую уж никак нельзя спутать с каторжником.
Он спросил:
— А могу я повидать ее?
— Разумеется.
Я позвонила, и Роза тотчас же явилась. Едва она вошла, как комиссар подал знак, и двое мужчин, которых я не видела, — они прятались за дверью, — накинулись на нее, схватили и связали ей руки веревкой.
Я вскрикнула от негодования и хотела броситься на ее защиту. Комиссар остановил меня:
— Сударыня, эта девушка — переодетый мужчина по имени Жан-Никола Лекапе, осужденный в 1879 году за изнасилование и убийство. Смертная казнь была ему заменена пожизненным тюремным заключением. Четыре месяца тому назад он бежал. С тех пор мы его разыскиваем.
Я была потрясена, обезумела. Я не верила. Комиссар продолжал, смеясь:
— Могу представить вам только одно доказательство: правая рука у него татуирована.
Засучили рукав. Так и оказалось. Полицейский позволил себе шутку довольно дурного тона:
— Что касается прочих доказательств, поверьте нам на слово.
И мою горничную увели!
Так вот, поверишь ли, во мне преобладал не гнев, что меня удалось провести, обмануть, поставить в смешное положение, не стыд, что меня одевал, раздевал, вертел во все стороны и касался мужчина, а чувство... глубокого унижения... унижения женщины. Понимаешь?
— Нет, не совсем.
— Ну как же... Подумай... Он, этот юноша, был осужден... за изнасилование... Так вот, я думала... о той, которую он изнасиловал... и это... это меня оскорбляло... Вот... Понимаешь теперь?
Но г-жа Симона не отвечала. Она смотрела прямо перед собой, вперив пристальный и странный взгляд на две блестящие пуговицы кучерской ливреи, и улыбалась той загадочной улыбкой, которая появляется иногда на лице женщины.