"Могу ли я что-нибудь для вас сделать?’
‘ Ничего. Кто-то придет ко мне позже с некоторыми вещами, которые мне нужны. Пожалуйста, не волнуйся. Садись. Она отцветает довольно скоро.’
Я сел, очень осторожно.
‘Знаете, я думаю, поразмыслив, - сказал он наконец, как будто думал об этом все время, - что я не воспользуюсь вашим очень любезным предложением. Я оставлю спящих собак лежать. В конце концов, в моем возрасте... - сказал он, начиная опасно улыбаться.
"Я уверен, что ты примешь другое решение, когда подумаешь об этом", - сказал я, нервно наблюдая за ним. ‘Возможно, вы позволите мне прийти и поговорить с вами об этом снова через несколько недель’.
‘Конечно, мой дорогой друг. Это очень любезно с вашей стороны. Но я не думаю, что ты заставишь меня передумать. Видите ли, вы сами не захотите публиковать эту книгу – по причинам, которые я вполне понимаю, – и это скорее лишит ее позолоты для меня. Я открою тебе секрет, - сказал он, и его улыбка стала немного застенчивой. ‘Я начал эту книгу из тщеславия’.
‘ Тщеславие, мистер Олифант?
‘Тщеславие. Я встретил Дорис – мисс Маркс – на школьной вечеринке и по какой-то причине сказал ей, что пишу это. На самом деле, я не был. Это пришло мне в голову как раз в тот момент. Наверное, я хотел произвести на нее впечатление. Живя в одиночестве, язык имеет тенденцию убегать в компании… . Я хотел рассказать ей, когда книга будет опубликована, как она вдохновила ее ... . Ну, это не очень серьезная потеря.’
‘Нет никаких причин, по которым это вообще должно быть потерей’.
На самом деле он не обращал на меня внимания. Он все еще смотрел на меня и улыбался, но его улыбка стала какой–то ... хитрой. Его язык прошелся по губам.
‘Я ожидаю, что вы бы гораздо скорее опубликовали работы на живом языке", - сказал он.
‘ Что ж, это наше дело, мистер Олифант.
"Я ожидаю, что вы бы гораздо скорее опубликовали историю, подобную истории Хьюстона", - сказал он тем же тоном.
Я не понимал, о чем он говорит. Казалось, он вообще не разговаривал со мной.
Он встал и начал рыться в постели. Две блестящие красные тетради были спрятаны в гагачьем одеяле, и еще две были под подушкой.
‘Я только что перечитал ее’, - сказал он. ‘Несколько лет назад у меня была идея написать ее самому, но я был занят своим латинским ридером. Я сомневаюсь, что когда-нибудь сделаю это сейчас. Не хотите ли прочесть ее?’
‘Что это?’
‘Это рассказ Хьюстона о том, что случилось с ним в Тибете’.
Он протягивал мне тетради, и я взял их, слова мистера Теодора Линкса зловеще звенели в моих ушах. ‘Доброта не поможет ни автору, ни издателю. Это может быть очень жестоко .’
Я сказал: ‘Знаете, я не уверен, что это вообще наш тип вещей, мистер Олифант. Мы очень мало путешествуем.’
‘Я бы не назвал это рассказом путешественника’, - сказал он. ‘Я не знаю, как бы я это назвал. Это, конечно, очень странно.’
Листая, я ломал голову, пытаясь сообразить, кто такой таинственный Хьюстон. Из разлинованных строк до меня доносились фразы, написанные тем, что подозрительно напоминало аккуратный почерк самого мистера Олифанта.
‘... ночлежка, похожая на огромные катакомбы, огромная скала с маленькими каменными комнатами, мерцающими в свете масляных ламп ...’
... просто снял всю свою одежду и драгоценности и отдал их... .’
... весь день держался в стороне и поехал на велосипеде в Канченджангу ...’
... в Дарджилинге в камере хранения, где, насколько мне известно...’
... так сильно избит, что я знал, что я калека, но я должен был ... ’
Я сказал: "Мистер Олифант, не могли бы вы просто освежить меня в памяти – кем на самом деле был Хьюстон?’
‘Он мой очень близкий друг. Мы преподавали в одной школе.’
‘Он отправился в Тибет на – я прав? – велосипед?’
‘ Да. Что ж. В основном, ’ сказал мистер Олифант.
‘Интересно, почему об этом ничего не опубликовано’.
Мистер Олифант предложил несколько возможных причин этого упущения. Он наблюдал за тем, как они действуют на меня, все еще довольно хитро улыбаясь.
"Я думал, тебе понравится", - сказал он.
‘Это, безусловно, звучит как замечательная история’.
‘Более возбуждающая, чем, скажем, в Древнем Риме’.
‘Что ж. Разные.’