Теперь она предпочитала, чтобы он любил ее.
Эмма сидела на стуле в помещении магистрата и смотрела на фарфоровые часы, сделанные в форме колокольчиков. Комната была украшена специально для свадеб.
Без пятнадцати двенадцать прибыл только один гость, брат Алана, граф Шеридан, который поздравил ее и извинился за то, что его жена не смогла прийти: графиня Шеридан ожидала появления на свет третьего ребенка.
Церемония была назначена на полдень. Хью забрался на пуфик у окна и заверил ее, что сообщит сразу, как только его новый папа прибудет.
Часы пробили двенадцать, а жених все не появлялся.
В четверть первого Эмма все так же сидела на краешке стула, время от времени поигрывая рукавами платья, а Алана все не было. Хью ерзал на сиденье и то и дело спрашивал:
— Мама, когда же он приедет?
— Скоро, — отвечала она.
— Мамочка… — позвал Хью, своими маленькими пальчиками сжимая ее руку. — Почему ты плачешь, мамочка?
…Таверна «Кот в сапогах» была на редкость переполнена для такого раннего часа. Мужчины теснились поближе к бару, время от времени поднимая кружки в шутливом тосте за жениха и невесту Шеридан-холла.
— За этого ублюдка Мердока, который за всю жизнь палец о палец не ударил. Пусть теперь со своей женушкой пожинают плоды его труда.
Все разразились хохотом.
— Я не видел эту девку Кортни, но слыхал, она страшна, как крокодил.
— Да еще и с пацаненком, которого прижила, говорят, от румынского цыгана.
— Говорят, у нее вытатуирована пара драконов на заднице. По одному на каждой половине. Когда она идет, то кажется, будто они пляшут джигу.
Снова хохот, сотрясший стены прокуренной комнаты.
Мало-помалу смех затих, когда головы, одна за другой, стали поворачиваться к двери, где стоял граф Шеридан, великолепный в своем дорогом, прекрасно сшитом сером смокинге и брюках в полоску.
Тишина упала камнем, когда Ральф перевел недобрый взгляд с раздосадованных физиономий бражников на Алана, который сидел ссутулившись в темном углу комнаты, обхватив горлышко бутылки виски.
Послышались приглушенные возгласы: «Почему мне никто не сказал, что он здесь?» и «Я и сам не знал». Алан поднял глаза на брата, который подошел и остановился возле столика.
— Вы только поглядите, кто здесь, — протянул Алан. — Какими судьбами, Ральф?
— Уверен, ты прекрасно знаешь, который час.
Он вытащил карманные часы из кармана жилета и открыл крышку.
— Половина первого.
— Ты ничего не забыл?
Алан налил себе еще стакан и оттолкнул бутылку.
— Вообще-то, милорд, я сижу здесь и вспоминаю многое. — Он поерзал на стуле. — Надо признать, что решения, которые я принимал в молодости, не отличались мудростью. И теперь, когда я не так молод, я могу оглянуться на свои ошибки с некоторым пониманием и сказать себе, что не повторил бы их… будь у меня такая возможность.
— И какое отношение все это имеет к Эмме? — поинтересовался Ральф.
Алан провел рукой по волосам и устало потер глаза.
Наклонившись над столом. Ральф сурово заглянул в лицо Алана:
— Кажется, я знаю. Ты считаешь, что она недостаточно хороша. Теперь, когда ты из кожи вон лезешь, чтобы стать настоящим джентльменом, ты думаешь, что, учитывая ее реноме, она будет постоянным напоминанием о твоем. В этом дело, да, Мердок? Как можно завоевать уважение, когда у тебя на шее сидит жена с таким же сомнительным прошлым, как и твое? Несомненно, она будет живым свидетельством того, что тебе снова пришлось довольствоваться объедками.
Алан нахмурился.
Ральф отодвинул стул и опустился на него.
— Может, ты и прав, Мердок. Лично я не могу представить вас двоих вместе.
— Нет?
Ральф покачал головой:
— Нет. Кто захочет жену, которая плясала в чем мать родила вместе с цыганским табором.
— Она не была в чем мать родила, — огрызнулся Алан.
— Но…
— На ней были шарфы.
— А… еще эти ее татуировки…
— Они не видны, так какое это имеет значение?
Откинувшись на спинку стула, Ральф пожал плечами:
— Ее никак не назовешь хорошенькой.
— Напротив. Бывают моменты, когда она очень даже ничего.
— В самом деле? Когда же?
— Когда снимает очки. Когда волосы ее слегка растрепаны ветром. Когда гнев или смущение разрумянят ее щеки… Или когда она копается в саду с розами.
— Гм. Хорошенькая, говоришь?
— Ничуть не хуже своей испорченной сестрицы.
Ральф посмотрел, как Алан опорожнил свой стакан и снова наполнил его.