— Сегодня ты не спрячешься за этой дрянью.
Не успела она опомниться, как он сорвал с нее очки и швырнул их на пол, потом придавил каблуком, раздавливая стекла.
Эмма ахнула:
— Что ты делаешь?!
— Вот что.
Взяв жену одной рукой за горло, он прислонил ее спиной к двери, наблюдая, как сине-зеленые глаза вспыхнули страхом и вызовом, а рот приоткрылся. Она вцепилась в его запястье обеими руками.
На мгновение злость на ее с Ральфом вмешательство в его жизнь была забыта. Неожиданная волна желания залила его.
— Сэр, вам меня не напугать, — спокойно сказала Эмма. — И, — добавила она выразительно, — дома у меня есть еще одни очки.
Его рот скривился в улыбке, он приблизил к ней лицо:
— О, я не собираюсь причинять тебе вред, моя милая. Стены слишком тонки. Могут быть свидетели. Нет, я пришел сюда за другим. За тем, что потерял сегодня…
Эмма медленно заморгала и, казалось, смутилась, потом занервничала, потом вздрогнула, когда он протиснул колено между ее бедер и прижал спиной к двери. Взгляд женщины остановился на его лице, и, сделав резкий вдох, она в отчаянии попыталась перехватить его руку, скользнувшую вниз, чтобы поднять край платья.
— Ч-что ты делаешь? — возмутилась она сдавленным голосом.
У нее ничего не было под платьем. Бедро было теплым, гладким и крепким.
— Я же сказал тебе. Боюсь, я потерял кое-что сегодня или, может, в тот момент, когда согласился на условия твоего отца относительно приданого. Ты еще не догадалась, что я ищу, моя дорогая женушка? Гм? Тогда позволь мне сказать тебе. Я ищу свое мужское достоинство. Ты кастрировала меня сегодня перед всеми этими людьми, вот я и подумал, может, ты здесь его прячешь.
Ее глаза встретились с его глазами, губы приоткрылись. Она лишь охнула, когда его рука обхватила ее влажную, чувствительную плоть.
Он ожидал борьбы, язвительных колкостей или сурового выговора за столь грубое обращение с ней. Он хотел шокировать ее. Заставить почувствовать унижение. Но она стояла, подобно лани, застывшей под дулом ружья, а тело ее становилось горячим и податливым под его прикосновением. Хотя, впрочем, чему удивляться? В конце концов, такова ее репутация.
Нахмурившись, он вспомнил те минуты, когда целовал ее, снова испытав то тревожащее наслаждение, которое обнаружил во вкусе и прикосновении ее губ. Если он постоит здесь еще, вспоминая о ее мягких губах, открывающихся навстречу ему, словно лепестки розы, тянущиеся к солнцу, они пробудят в нем обезумевшее от страсти животное, и он позабудет причины своего гнева. Он совершит какую-нибудь глупость, например, швырнет ее на кровать и проникнет в ее тело…
Проклятие, она такая соблазнительная.
Его пальцы нежно играли с ней до тех пор, пока лицо ее не вспыхнуло, а чувствительная плоть не стала еще более влажной и горячей. Тишину прерывало лишь ее неровное дыхание. Глаза ее покрылись поволокой, сочные губы приоткрылись…
Ей нравится это. О да. Он гадал, что же еще она любит. Ждет ли от него мягкой нежности или первобытной страсти… Необузданной. Дикой. Взрывной.
Если бы он сейчас был немножко пьянее, то мог бы забыть, как она манипулировала и распоряжалась — кастрировала его перед всем Винсайдом…
Но он слишком зол.
Убрав руку, он отступил, ослепив ее улыбкой, которая пригвоздила ее к двери с той же силой, что и его тело минуту назад. Она заметно дрожала, лицо горело. Какой юной и уязвимой казалась она в этот момент… Будь она девственницей, он мог бы истолковать ее дрожь испугом от его сексуальной агрессивности. Но наверняка это распутство заставило ее покраснеть от жаркой страсти…
— Приятных тебе снов, милая, — сказал он и взялся за ручку двери.
ГЛАВА 12
Эмму разбудил низкий, равномерный звон церковных колоколов. Устало, ибо она мало спала, молодая женщина встала с постели и выглянула в окно.
Вдоль деревенских улиц и дальше, по холмам, тянулась процессия одетых в черное людей. Все шли с опущенными головами и выражением скорби на изможденных, покрасневших от ветра лицах. Они безмолвно продвигались группами к церкви.
Эмма торопливо спустилась по лестнице и заметила хозяина таверны, который натягивал черный сюртук поверх темно-серой рубашки и жилета.
— Любезный сэр, — обратилась к нему Эмма, — зачем все эти люди идут к церкви?
— Так сегодня ж похороны, мэм. Шахтеры хоронят бедняг Тилли и Боба. — Он покачал головой и застегнул сюртук. — Бедные, бедные парни, они были на глубине двести саженей, когда пласт земли отвалился и раздавил их, несчастных, в лепешку. Их товарищи вывозили тележку с рудой наверх, а когда вернулись, бедняги Тилли и Боб… — он вытер глаза, — они уже были мертвы. Пэт Стивенс, он был их дружком, поднялся наверх, так пять минут не мог слова вымолвить, а потом позвал капитана Филлиса. Капитан помчался туда, да что он мог сделать. Они, бедолаги, были, конечно, мертвы, и капитану оставалось только сообщить их вдовам и матерям. Это был печальный день, но не печальнее, чем этот.