— О, Иисусе! — воскликнула она. — Вы нашли моего…
— …котика! — хором сказали Эмма, Алан и Хью.
Вложив мурлыкающего кота в руки Дорис, Алан сказал:
— Уверен, вы с Хью найдете чем развлечь Стивена до конца вечера. Верно, дорогая?
Дорис улыбнулась:
— Конечно. — Взяв Хью за руку, няня повернулась и зашаркала к двери. Потом остановилась и лукаво бросила: — Стивен был черным.
Алан сунул руки в карманы брюк.
— Неблагодарная старуха, — пробормотал он. — Мне бы следовало уволить ее.
— Но ты же этого не сделаешь? — Эмма с улыбкой взяла мужа под руку и сказала ему: — А теперь твой свадебный подарок.
— Свадебный подарок для меня? — Он улыбнулся. Глаза его сияли от радостного возбуждения.
Эмма повела его к открытой двери, где их ожидал Жан, очень представительный в своем черном костюме и белых перчатках.
Они вышли на крыльцо. Сумеречный свет отбрасывал вокруг розовое свечение, а у подножия ступенек стоял Бен Коулз, делая все возможное, чтобы успокоить приплясывающего, бьющего копытом арабского скакуна, который заржал, едва завидев Алана. Алан остановился как вкопанный.
— Марс!
— Потребовалось несколько месяцев, чтобы найти его, — пояснила Эмма, крайне тронутая чувствами мужа. — С тех пор как он был продан с аукциона в декабре, его продавали еще три раза. Похоже, он никому, кроме тебя, не позволяет ездить на нем. Я думаю, он станет прекрасным отцом для жеребят Ласточки.
Алан закрыл глаза, затем без предупреждения подхватил ее на руки и вернулся в дом. Когда он поднимался по лестнице, смеющаяся Эмма заявила, что он непременно сломает себе спину прежде, чем доберется до самого верха.
Но Алан даже не запыхался к тому времени, когда опустил ее на пол в спальне. Они долго стояли перед зеркалом, любуясь своим отражением. На ней было изысканное свадебное платье, которое бесчисленное количество жен Шериданов надевали до нее, включая жену Ральфа Эстер. А он, Алан Мердок Шеридан, ее муж, был одет в сногсшибательно красивый синий фрак с бархатным воротником, окантованный шелковым шнуром. Жилет был сшит из белоснежного атласа, а брюки имели голубовато-серый цвет. Бело-розовая бутоньерка выглядывала из петлицы пиджака.
— Я люблю тебя, — вымолвил он наконец.
Эмма закрыла глаза, купаясь в трепетном восторге, который перехватывал дыхание.
Его пальцы медленно двинулись вдоль ее спины, освобождая каждую пуговку, до тех пор пока платье с легким шуршанием не соскользнуло с плеч, обнажив бледно-розовый цветок на белой коже.
Алан нежно коснулся его, обводя контуры кончиками пальцев. Все это время он не сводил глаз с ее отражения в зеркале.
— Я когда-нибудь говорил тебе, что обожаю розы? — спросил он.
Она кивнула, и Алан легким движением руки сдвинул платье ниже, так что оно соскользнуло к талии, прошуршало вокруг бедер и веером легло у ее ног на полу. Все ее органы чувств сосредоточились на волшебстве его рук, творящих чудеса с ее телом, сладкой болью отзывающимся на ласки, томящимся в ожидании его любви.
Алан нежно куснул ее чувствительную кожу за ухом.
— Когда я любил тебя в первый раз, я причинил тебе боль, — пробормотал он. — Ты была девственницей, но я был слишком пьян и расстроен, чтобы понять это. И все же ты простила меня. Ты спасла мою жизнь, а я отплатил тебе болью. Мне не хватит жизни, чтобы загладить свою вину перед тобой.
Она молчала. Она чувствовала себя такой восхитительно слабой… И такой полной жизни!
Эмма не заметила, как он снял с нее корсет и белье, потом туфли и тонкие шелковые чулки, — настолько поглотило ее безмерное ощущение счастья. Затем муж положил ее на постель среди белых шелковых простыней и разбросанных по ним розовых лепестков.
Очень скоро он присоединился к ней, обнаженный, лаская и дразня ее до тех пор, пока она не вскрикнула и не затрепетала от восхитительного экстаза любви, переполняющей сердце, душу и тело, пьянящей, как аромат роз за окном, и безграничной, как вересковые луга, тянущиеся до самого горизонта.
Потом они лежали, обессиленные, но счастливые, дрожа от ночного ветерка, влетающего в открытое окно.
— Спасибо, — наконец сказал он.
Эмма улыбнулась:
— За что?
— За то, что веришь в меня. Но главное, за то, что любишь. — Он снова заключил Эмму в свои объятия и держал так до тех пор, пока тепло ее тела не смешалось с его теплом, пока страсть не вспыхнула с новой силой, и тогда он перевернул ее на спину, рассыпав ее волосы, словно мерцающее пламя, среди подушек и лепестков. И они снова слились — медленно, возвышенно, в гармонии душ и тел, раскрывающихся навстречу друг другу.