Николай Васильевич наблюдал за Людмилкой из распахнутых створок, посмеивался в ус.
— Ну и ушлая! А вот и не заведется. Ключик-то у меня!
Людмилка беспрекословно соглашалась: раз Николай Васильевич говорит, что не завести — точно не завести. Он обманывать не станет.
Часто Людмилка и Павел ездили с Николаем Васильевичем на поля, где стрекотали машины-лобогрейки и глотала снопы жадной пастью красная молотилка. Взрослые парни и девушки бросали зерно железными ведрами и плицами в кузов машины, дети барахтались в нем, смеялись. А потом машина катила по степи к складам.
Вместе любили они и груздовать.
В тот полдень окатной дождь прошумел над пашнями, наполнив мутной водой заросшие лопухами канавы. Дорога раскисла. Отец возвращался с поля один. Из-под колес летели черные ошметья грязи. Вот и Чистоозерка. Направо — тесовый забор, налево — овраг, пятидесятиметровая пропасть. Спускаясь под уклон, Николай увидел, как мелькнула через дорогу маленькая фигурка сына, за ним, с лукошком в одной руке и башмаками в другой, бежала Людмилка. На середине дороги девочка упала, рассыпав грибы. Отец давил тормоз, но, несмотря на мертво зажатые колеса, машина скользила под уклон, на Людмилку. И отец повернул налево.
Не стало отца — самого сильного во всем Чистоозерском районе человека. Оказался Павлик Крутояров круглым сиротой: мать его умерла от повального тифа, ходившего в Зауралье давно. Мальчик не помнил матери, но был потрясен смертью отца. Кричал в сердцах на маленькую свою соседку:
— Из-за тебя мой папка жизни решился!
И она стояла перед ним виноватая, и слезы, большие светлые картечинки, бежали одна за другой по румяным щекам.
И не однажды дядя Павла, родной брат отца, Увар Васильевич, урезонивал племянника:
— Не из-за Людмилки, а из-за того, что людей любил шибко!
В последнюю предвоенную осень их, уже старшеклассников, послали работать на уборку… Занимались от холодных рос осины, золотился березовый лист, боязливые пленицы — верные признаки ядреного бабьего лета — плавали в воздухе. Устилал проселки листопад.
Возили зерно от комбайна к току. Павел нагружал брички. Людмилка правила лошадью. По дороге обычно молчали. Слушали знакомое покряхтывание колес, оставлявших за собой гладкие, как солдатские ремни, следья. Однажды Павел начал петь:
Петляла между колками дорога. Уплывали к югу косяки журавлей. Падали листья. Она отдала ему вожжи, легко спрыгнула на обочину и пошла в лес. Павел остановил лошадь. Она вернулась скоро. В руке был маленький цветок.
— Вот, возьми. Колокольчик.
— Зачем?
— Скоро в армию уйдешь. Чтобы помнил.
Людмилкин подарок Павел засушил в блокнотике и берег пуще глаза. Прощались они, как и все другие в то время: «До свиданья». — «До свидания». И все. Только высохший цветок увез Павел с собою.
В десантной бригаде Людмилка появилась позже других.
— Здравствуй! — обрадовался ей Павел. — Колокольчик-то все жил у меня в книжке. А потом ранили — потерял.
Она обняла его и заплакала совсем по-бабьи, тихо и безысходно, но тут же, испугавшись своей слабости, высушила платком глаза.
— Тот самый колокольчик?
— Тот.
Поднялась в душе Крутоярова нежность, а вместе с ней — смятение. Одна девчонка на целый батальон! Как она могла решиться на такое? Павел постоянно, но неумело искал встреч с ней. И, встречаясь, Людмилка улавливала в его голосе, во взгляде возмужавшую твердость. Это все было дорого Людмилке, и сердце ее радовалось.
Людмилка, а точнее санинструктор первой роты, гвардии сержант Людмила Долинская, пришла в старшинский «кабинет» веселая, сияющая. Белые локоны вылились из-под пилотки, глаза лучились, и во всем ее облике было столько простоты и женственности, что мужчинам показалось, будто они у себя на родине, на тихой улице с палисадниками, забранными тыном. Будто тенькал кто-то ведрами у озера и плескалась из них мягкая вода, прикрытая капустными листьями.
— А где же наш товарищ старшина и где Сережа? — осведомилась она.
Левчук усмехнулся:
— Осмелюсь доложить, доктор, что они исправно несут службу: Завьялов — помощник дежурного по батальону, а Сергей во внешнем наряде. Так что ждать мы их не будем…
Левчук не успел закончить свой доклад, дверь каптерки распахнулась (сразу чувствовалось: хозяин пришел), и Завьялов, предстал перед собравшимися, серьезный и важный. Красная повязка на рукаве, и противогаз, и ремень с портупеей — все выглядело, как с иголочки.