— У вас что?
— Я по делу. Экзамены сдала, а в приказе не значусь.
— Почему?
— Я же была в плену, — слетело со сведенных судорогой губ.
— А я недавно из госпиталя… Ты успокойся… Не плачь. Зайди завтра утром в деканат… Там все будет сделано. Понятно?
Заходить в деканат на следующее утро нужды не было: на доске объявлений висел приказ о приеме ее на первый курс.
Отшумела короткая посевная. Дождь, как по заказу, поливал ночью и вечером, а днем жарило солнышко. Изумрудные квадраты полей изменялись день ото дня. Людмила ездила по совхозу на стареньком «М-72», доставшемся ей от бывшего агронома. Ее уважали в совхозе. Механизаторы боялись. Еще в первый год работы в Артюхах на большом массиве, называемом из-за плохой формы «Гусиными лапами», она столкнулась с ними вплотную.
Кто-то из трактористов заметил на самой середине поля барсучью нору. Приехал на полевой стан к товарищам, рассказал:
— Восемь отнорков сделано. Не один, наверное, живет, с женушкой!
— Давайте выкурим.
— Как?
— Очень просто. Большой шланг наденем на выхлопушку к твоему «Беларусю» и — конец барсукам.
Бросив работу, пахари ушли к середине Гусиных лап. Вскоре два убитых зверя лежали в вагончике. Сгоняли перед обедом на том же «Беларусе» к пастухам-казахам, жившим маленьким аулом километрах в пяти от поля. Променяли добычу на ящик водки.
Доли некая угадала на полевой стан как раз к началу трапезы.
— А-а-а! Товарищ агроном, Людмила Александровна! Пожалуйста с нами! Тут как раз по бутылке на гаврика!
— А пахать кто будет?
— Успеем, Людмила Александровна, куда спешить. Лето длинное.
— Дайте сюда водку.
— Бери. Да тебе не поднять. Тут целый ящик.
Людмила схватила ящик обеими руками, рванула на себя и, превозмогая боль в ноге, поставила его в открытую люльку мотоцикла. Завела мотор.
— Ну, ну! Ты не балуй! — Белобрысый парень, главный заводила всей барсучьей истории, двинулся к мотоциклу.
— Попробуй подойди! — Людмила вытащила острый, как штык, щуп для взятия проб земли. — Насквозь проколю!
Взметнулась в седло, включила скорость и рванула на полном газу прочь.
— Эта баба мужчинского покроя, — плюнул белый. — Давайте, ребята, пахать.
Вернувшись через некоторое время из конторы на поле, она увидела, что все тракторы работают… К концу смены еще раз завернула на полевой стан. Трактористы понуро потянулись к ней. Белый взмолился:
— Людмила Александровна. От имени всех прошу: не говорите никому про водку. Просим.
— Не скажу.
Никто в совхозе так и не узнал, откуда Долинская привезла ящик водки. Только директор, посмеиваясь, поговорил:
— Не свадьбу ли затеяли, Людмила Александровна?
Перед самыми Октябрьскими праздниками она отдала трофей хозяевам.
— Сейчас можно. И зябь вспахали, и чарка есть!
…Вставали зори, багряные и тихие. Озеро, много дней трамбовавшее синий около берегов песок, успокоилось. Опустились на дно караси. Заснули с открытыми глазами на волглых корневищах у воды стрекозы. Затянуло хмелем тычки на огородах и в огуречниках; скворчиные стаи носились над поскотиной, следуя за коровьими гуртами и овечьими отарами.
Ранними утрами, собираясь на работу, Людмила подолгу рассматривала себя в зеркале. «Девочка выросла, — говорила себе, — девочка стает уже старой». Брала теплыми руками щеки, раскачивалась, падала изможденно на кровать и закрывала глаза: «Он ведь здесь недалеко, Павел Крутояров. Поехать, отбить его у жены?» Хохотала и плакала вместе.
Было сейчас у Людмилы все: и образование, и партийный стаж, и любимая работа. Давно отболела душа за плен. Уважали люди. И там, в Поволжье, где начинала работу после распределения, и здесь, в Зауралье. Даже в состав партийного бюро совхоза избрали. Но острая тоска по потерянному точила Людмилу. Как всякая женщина, она завидовала тем, кто счастливо строил жизнь. Это была не черная зависть. Скорее всего это было осознание собственной безысходности и бессилия. Калека, бобылка, тронутая инеем! Она стояла перед зеркалом и сравнивала себя с августом. Все увядало, и все еще было полно очарования. Только никому не нужно было это очарование.
Нынешним летом, когда радовалась в теплых лучах зелень и пшеница выходила в трубку, пришел к Людмиле заместитель директора совхоза, красивый и сильный армянин Вагран Арутюнян.
— Не могу без тебя.
Она испугалась таких слов и задрожала. Потом отвернулась к окну, к сгущающимся сумеркам, прошептала:
— Уходи. Другой у меня в сердце. Когда он уйдет, тогда будем говорить.