…Людмила растапливала русскую печку ловко. Метнула поперек пода звонкое березовое полешко, подожгла берестяные одирки, уложила их, извивающиеся и коптящие, на деревянную лопату, просунула в цело. Тут же скидала на поперечину почти все беремя дров, принесенных с вечера. Когда дрова разгорелись ярко и дым повалил в печной чулан сплошной стеной, она выключила электричество: любила эти мягкие желтые блики на стене, легкое потрескивание дров и запах только что затопленной печи. Необыкновенный, неповторимый запах. Ощущение домашнего очага, размеренности, прочности жизни.
Павел вышел на кухню, улыбнулся:
— Ты знаешь, что мне вчера Федор Левчук рассказал. Смотрю, говорит, около нашего сельпо «Беларусь» остановился с прицепной самосвальной тележкой. Тракторист водку покупает, в гости поехал. В кабине жена сидит с ребенком, а в тележке — теща… Тележка-то семитонная… В Макушино поехали, за девяносто километров.
— Не может быть.
— А ты знаешь откуда этот тракторист? Из твоего бывшего Артюховского совхоза. Федор его знавал еще до войны, парнем. На призывной комиссии спрашивают: «Родственники за границей имеются?» — «Имеются», — отвечает. — «А где?» — «В Челябинской области».
— Тут, Паша, смешного мало! — Людмила обиделась.
— Да уж действительно мало. Технику государство валом валит не для того, чтобы по гостям на тракторах ездить. И закреплять ее надо, Людмила Александровна, за грамотными механизаторами. И контроль нужен.
Он набросил на плечо махровое полотенце и ушел к озеру. «Притворяется веселым, поучает. — Людмила все больше и больше злилась на Павла. — И колет… Пора бы уж сдерживаться!»
А Павел и в самом деле притворялся и удерживался от откровенности, могущей прорваться не вовремя. Удерживался с того дня, как позвонил ему по телефону Сергей Лебедев и сообщил о Стеньке: «Директором школы назначаем у вас, в Рябиновке. Имей в виду». Не спросил Серега — надо это делать или не надо. Видно, знал, что Стенька — Павлова радость и его же горе и что с Павлом Степан будет сильнее, как будет сильнее и сам Павел.
А потом в маленьком кабинете Егора Кудинова он увидел сына и сразу же сообразил: Стенька не прежний, он взрослый, новый человек. Как скульптор после мучительных схваток с глиной, после работы черной и изнурительной, а иногда и совершенно бесполезной, увидит вдруг (когда еще не видят другие) блеснувшее свое диво-дивное, созданное воображением, замысленное давным-давно, увидит в яви, на вертящемся станке, и обрадуется, и задрожит от счастья, заспешит, притянутый волшебной силой вдохновения, так и Павел Крутояров увидел своего выросшего сына.
Степан протянул ему руку:
— Здравствуй, папа!
— Здравствуй. Что же ты домой-то не зайдешь? Место есть.
И Степан сразу начал заикаться:
— Домой-то… У меня, папа, ты же знаешь, квартира, и вот Егор Иванович советует в ней жить… Она же пустая…
Егор встал из-за стола, сухо покашлял в кулак:
— Вы тут поговорите, а я пока схожу на почту, тут рядом, — зачем-то объяснил Егор.
Павел быстро взял себя в руки.
— Понимаю, сын. Но ты не стесняйся. Людмила Александровна, она добрая.
— Хорошо, папа. Пусть тебя это не тревожит. Я буду заходить.
Степан хотел показать отцу письма матери, поговорить о делах школы, но было уже поздно. Павел тянул ему руку:
— Спешу, Степа, дел всяких полно. Ты давай устраивайся и заходи…
Это разрывало напрочь старые отношения. Должно было сформироваться что-то новое, коренным образом отличающееся от того, что построено раньше. Оба они, приминая в себе радость, отдалялись друг от друга все дальше.
И причиной тому волей-неволей была Людмила Долинская.
Ненастье подошло к озеру врасплох. Тихие плесы разгневанно оширшевели, и линялый птичий пух, будто пена, прибился к желтой кайме камыша, расчесываемого ветром. Вода потемнела. Но птица — касатые, чернеть, савки — шла низко, прижимаясь к камышиным стенам, не остерегаясь и не подозревая, что в заломленных сверху курнях их ждет погибель.
Степан стрелял без промаха. Утки крутились на воде и замирали. Некоторые, оглушенные выстрелами, не взлетали, продолжая недоуменно озираться, и Степан их не трогал. Он стучал веслом, громко кашлял, стараясь как-то обнаружить себя. И лишь после этого они испуганно взмывали ввысь, но, сделав круг, вновь падали на его же, Степанов, плес.