Только ему, первому секретарю райкома, и сказал Павел откровенно о причинах своей бессонницы и тревоги.
— Болен я, кажется. Пуля от немецкого парабеллума в легких. Врачи говорят, что она закапсюлировалась и что все это пустяки. Раньше и я так же думал, потому что не чувствовал ее. Сейчас слышу. Как камень в груди лежит. Дыхание перехватывает.
— Подлечишься, Павел Николаевич.
— Вот когда подлечусь, тогда и разговор этот продолжим.
Она зашевелилась в груди неожиданно. В тот день шофер Геня выдавал замуж младшую свою сестренку Агнейку.
— Вы, Павел Николаевич, сегодня один поездите на «газике», — попросил он. — Вот ключ вам. Бензин я проверил, масло — тоже… А к вечеру к нам в гости… Обязательно.
— Ладно, — согласился Павел и отпустил Геню.
…Кровь пошла из горла, когда Павел был на полпути в райцентр. Она заполнила рот, плеснулась на рулевое колесо, оплетенное разноцветной вязью из тонкого гупера. «В больницу, срочно!» — приказал себе Павел. Он выжимал из «газика» все, что мог. Ревел за тентом ветер, с уханьем пролетали встречные автомобили. На ближайшем к райцентру посту ГАИ махнул жезлом автоинспектор. Павел проскочил мимо. «В больницу, срочно!» Он видел в смотровое зеркало, как развернулась и понеслась за ним автоинспекторская «Волга». И испугался одного: обгонит, встанет поперек дороги. Смерть и так и этак.
«В больницу, срочно!»
«Газик заглох у самого входа в приемный покой районной больницы. Щелкнула дверка, и грузный окровавленный человек тяжело вывалился из машины.
Качнулась, взвизгнув тормозами, милицейская машина.
— Ваши документы… Павел Николаевич? Что с вами?
Телеграмма разламывалась на две половины. Первая гласила о том, что в институте состоится традиционная встреча выпускников, и была казенной, вторая обдавала внезапной теплотой: «Приезжайте. Ждем. Обязательно». Степан нахмурился от неожиданно нахлынувшего волнения, представив себе на миг тенистый скверик у входа у институт, тихие всплески девичьего смеха и сутолоку у раздевалки. «Поеду», — решил сразу.
Утром перед отъездом была еще телеграмма:
«Из больницы выписался. Приедешь в город, ищи гостинице. П. Крутояров».
Степан с нетерпением ждал предстоящей встречи с отцом, с друзьями, смеялся, превращаясь в мальчишку, готового созорничать и сбежать, показав всем язык. И все вокруг было смешным и бедовым. И надпись на закуржавевшем стекле автобуса: «Мужайтесь, люди! Лето будет!», и пятилетний деревенский бутуз, спрашивающий при подъезде к городу: «Для чего это, маманька, уборных столько наставлено?», и молоденькая мать, вполне серьезно объяснявшая сыну: «Это дачи, Глебонько, летние домики для горожан». И усатик-шофер, громогласно объявлявший: «Внимание, гражданы! Впереди кочкя, дилижанс будет лягаться!»
Встреча с отцом, как обычно, была сдержанной, хотя Степан наскучался об отце по-человечески…
У отца была стриженая голова и огромные глаза. Он спрашивал:
— Как там Рябиновка? Поди, дрова ломаешь?
— Нет, папа! До этого дело не дойдет.
Они сидели в маленькой, как товарный контейнер, комнатке новой гостиницы до полуночи. И отец все как-то неестественно торопился, доставал из-под кровати чемодан, совершенно незнакомым голосом говорил Степану:
— Вчера письмо от матери получил и посылку. Бабушкиных копейских шанежек напекла, тебе велела передать, чудачка… Для матери и взрослое дите — все равно дите. Вот, давай поешь!
Неловкость отца была такой неприкрытой, что Степан поторопился притушить ее:
— А я и в самом деле люблю шанежки!
И это еще больше расклеило разговор. Застряла в мозгу какая-то отцовская недосказанность. Что с ним, с отцом?
Все три дня, пока был в городе, Степан не забывал неловкий отцовский жест. Степан ходил по городу своей юности вместе с однокашниками, ставшими солидными Игорями Петровичами и Олегами Ивановичами, и город, казавшийся ранее чистым, умытым и легким, повернулся какой-то другой стороной, подержанной и захватанной. Уродливая скульптурная группа, названная «Памятником основателям города», серые урны на обочинах тротуаров, дымящиеся горьким дымом, замусоренные подъезды и пропахшие жареной рыбой хек столовые, и нечисто убранные кафе с надоевшими названиями: «Огонек», «Старт», «Звездочка», «Минутка», — и злые продавщицы — все раздражало Степана. Ныло на сердце необъясняемое горе отца. Отец не сказал что-то важное… Это, наверное, отношения с Людмилой… Ничего-то из всех мучений у отца не получается… Все перепуталось.