— Тогда почему же ты утверждаешь, что настоящий стариковский язык вырос из откровенной фальшивки? Разве такое возможно?
— А разве я назвал его настоящим? Нет. И впредь не собираюсь. — Рамчандра поерзал на полу, устраиваясь поудобнее, охватил руками колени и, по-прежнему не сводя глаз с голубоватых язычков пламени, продолжил: — Рискну предположить, что язык стариков как-то связан с самим сотворением этого мира. Лишь человеческие существа воспользовались бы для того средствами выражения, которые предоставляют нам язык, музыка и танец.
Боб недоумевающе уставился на него, затем перевел взгляд на Тамару.
— Ну и что же из этого следует?
Рамчандра не ответил, вновь погрузился в себя.
Тамара попыталась подвести некий предварительный итог.
— Итак, — начала она, — занимаясь здесь исследованиями в трех p`gkhwm{u, весьма удаленных друг от друга регионах, мы обнаруживаем единый язык без заметных диалектных отклонений, одну и ту же рудиментарную модель социального и культурного устройства племенной жизни. Боб практически не находит у них старинных преданий, никаких выразительных архетипов, никакой развитой символики. Я устанавливаю признаков социальной иерархии едва ли больше, чем в овечьей отаре — точно в самой примитивной первобытной общине. Секс и возраст определяют все ролевые функции.
В культурном плане ндифа как бы и не люди вовсе, буквально недочеловеки какие-то, как полноценные homo sapiens они еще не состоялись. Одни лишь старики подают некоторую надежду. Я верно резюмирую, Рам?
— Кто его знает? — ответил тот, зябко поеживаясь.
— Что за миссионерский бред! — возмутился Боб. — Ндифа — недочеловеки? Да вы в своем ли уме? Их общество застойно, это да, не спорю. Но виной тому — окружающая среда, условия существования.
Еда падает тебе в рот прямо с ветки, охота необременительна и богата добычей, сексуальных запретов нет и в помине…
— Последнее-то как раз и не свойственно людям, — бросила Тамара, но Боб как бы не заметил шпильки.
— У них нет стимулов, согласен. Зато старики, лишенные обычных занятий и радостей, начинают скучать — вот вам и стимул. Чего только не затеешь со скуки. Они начинают перебирать и мусолить слова, идеи, изобретают себе новые. Так что все зачатки мифопоэтики и традиции — дело рук стариков. И не так уж это необычно, всегда и всюду молодежь увлечена лишь сексом да развитием плечевой мускулатуры. В любом обществе носители подлинной культуры — практически одни старики. Единственная серьезная закавыка во всей этой петрушке — перекличка ндифа с английским. Вот что действительно нуждается в объяснении. Только не компостируйте мне мозги телепатией и прочей мистикой. Нельзя строить науку на песке оккультизма. Единственная разумная догадка, что приходит мне в голову: все эти ндифа, все до единого, по всей планете — одна большая подсадка. Как в цирке. Причем довольно свежая.
— Верно, — вновь подал голос Рамчандра.
— Но послушайте! — вскинулась Тамара: настал и ее черед негодовать. — Как могут четверть миллиона человек оказаться подсадкой? А как тогда быть с теми, кому за тридцать? Ведь один только наш перелет занял тридцать лет по местному времени! Всего восемь релятивистских лет назад мы все как один, весь наш исследовательский отдел по здешней системе, скопом погрузились на борт. Там никого не осталось, никаких шутников. Так что все ваше разумное объяснение — сущий вздор, ахинея, бред, чепуха на постном масле!
— Верно, — повторился Рамчандра, по-прежнему не отрывая своих грустных агатовочерных глаз от огня, мерцающего в камельке.
— Очевидно, на одну миссию народу все ж таки наскребли, — стоял на своем Боб. — Причем на весьма многолюдную миссию — на колонизацию целой планеты. Другой вопрос, как такая операция могла проскочить мимо неусыпного внимания наблюдателей от Галактического совета.
Боюсь, мы с вами вляпались во что-то очень серьезное, вляпались по самые уши, и это начинает злить меня по-настоящему. Терпеть не могу дворцовые интриги, к тому же…
Излияния Боба были прерваны нежданным визитом. Без стука — ндифа не ведали подобных церемоний — в хижину ввалилась весьма многочисленная делегация во главе с рослым Бро-Капом. Еще два старичка-божьих одуванчика помельче скромно стушевались у стенки разом ставшей тесной лачуги, но две молодки — судя по всему, r`mvnbyhv{зиветты — бросились прямо к постели и заохали, запричитали над раненым. Бро-Кап распрямил сутулые свои плечи, принимая осанку повнушительнее, и воззрился на Боба, явно поджидая, пока девицы не приутихнут. Одна из них меж тем перешла к затяжным стенаниям, в то время как другая увлеклась откровенно эротическим массажем.
— Тичиза Боб! — воззвал гость наконец. — Поведай нам, Бик-Коп-Ман ты все же или нет?
— Я Бик-Коп-Ман?! Освейн, Вана! — Боб отмахнулся от пылкой своей поклонницы. — Нет, Бро-Кап, я не Бик-Коп-Ман, увы. Освейн, но я ни черта не понимаю…
— Бывает, Ман приходит сюда. Он является нам порой, — торжественно пояснил старик. — Он появлялся в Гамо, а также в Фарве. Но никогда-в Ганде или Акко. Он высок и строен, златовлас и бледнокож, он великий охотник, могучий боец и неутомимый любовник. Он приходит издалека и снова уходит вдаль. Мы решили было, что ты это он.
Значит, мы ошибались?
— Вы ошибались, — поставил жирную точку Боб.
Бро-Кап с заметным усилием перевел дух.
— Тогда тебе предстоит умереть, — сообщил он.
— Умереть? — машинально повторил Боб.
— Как это умереть? Отчего вдруг умереть? — воскликнула Тамара, протискиваясь ближе к старику. — Что все это значит, досточтимый Бро-Кап?
— Бойцы от Ганды всегда смачивают свои ножи ядом, — был ответ. — Чтобы определить, кто из жителей Гамо является Маном. Бик-Коп-Ман не может умереть от яда.
— А что за яд?
— Это они держат в глубокой тайне, — вздохнул Бро-Кап. — Жители Ганды злы и нечестивы. Мы в Гамо никогда не прибегаем к отраве.
— Ради всего святого! — воскликнул Боб по-английски и тут же сам перевел свою реплику на ндифа. — Почему вы не сказали об этом раньше?
— Молодые думали, ты знаешь. Они считали тебя Маном. И усомнились лишь тогда, когда ты позволил Пит-Вату поранить тебя, а затем, отбросив собственный нож, «убил» противника так, что тот остался жив и здоров. Тогда они пришли к нам, в Дом Старости, за советом.
Только у нас, стариков, есть перменсуа о Мане. — В голосе Бро-Капа отчетливо прозвенела гордость, тут же сменившаяся печалью. — Вот я и пришел. Освейн, Тичиза Боб!
Неуклюже повернувшись, старик протолкался наружу. Двое его ровесников поспешили следом.
— Пошли прочь! — прикрикнул Боб на суетящихся над ним красоток. — Сию же секунду!
Обиженно надув губки, те неохотно удалились.
— Я сбегаю в Ганду, — объявил Рамчандра. — Разузнаю насчет противоядия.
Лингвист выскочил, и Тамара осталась наедине с побелевшим как мел Бобом.
— Вот вам и очередной дьявольский розыгрыш, — криво усмехнулся он.
— Ты потерял много крови, Боб, — сказала Тамара. — Возможно, яд вышел вместе с нею. Если вообще был. Давай-ка глянем на рану…
Выглядит чисто, никакого воспаления нет и в помине.
— Дышать почему-то становится все труднее, — пожаловался Боб. — Я думал, виноват шок.
— Похоже на то. Сверюсь-ка я покуда с полевым руководством.
Они так и не сумели обнаружить в походном медицинском справочнике никаких подходящих к случаю указаний. Равно как и отыскать антидот в Ганде — тамошние туземцы то ли утаили правду от землян, то ли действительно не ведали никаких противоядий.
Отрава поражала центральную нервную систему, и спустя два часа после объявления приговора у Боба начались конвульсии. Вначале спорадические, они становились все чаще, все болезненней, и вскоре после полуночи, задолго до наступления нового дня, сердце Боба перестало биться.
Бешено ударив с десяток раз по бездыханной груди, Рамчандра занес было руку снова, но замер, обессиленный. Рука застыла как бы в некоем загадочном па из ритуального танца, символизирующего не то созидание, не то разрушение. Кулак безвольно разомкнулся, парящие пальцы зависли высоко над восковым лицом покойного. Спустя бесконечное мгновение Рамчандра пал на колени у койки и разразился рыданиями — настоящим морем слез.