— Слушай, у тебя есть запись «Сатьяграхи»? Я хочу послушать.
Оба, и брат и сестра, разделяли страсть к опере двадцатого века.
— Не вижу в этом игры ума, — заявил Ноах голосом отца. — Полное безмыслие.
— Ага, — согласилась Эстер. — И все на санскрите.
Ноах включил запись с последнего акта. Они вслушивались в высокий и чистый голос тенора, выпевающий летящие ноты — все выше, выше, как горные пики над облаками.
— Есть повод для оптимизма, — сказал врач.
— Что вы хотите сказать? — поинтересовалась Шошана.
— Что они ничего не гарантируют, Шо, — пояснил Изя.
— Почему?! Обещали, что это простая операция!..
— В обычном случае…
— А такие бывают?
— Да, — отрезал доктор. — Этот случай необычен. Операция прошла идеально. Подготовка — тоже. Но реакция пациентки позволяет предположить возможность — маловероятную, но все же — частичного или полного отторжения.
— Слепоты.
— Шо, ты знаешь, даже если она отторгнет эти трасплантаты, можно попробовать снова.
— Вообще-то электронные импланты могут оказаться функциональнее. Сохраняются зрительная функция и ориентация в пространстве. А для периодов бездействия зрения есть съемные сонары.
— Так что у нас есть поводы для оптимизма, — прошептала Шошана.
— Осторожного оптимизма, — уточнил доктор.
— Я позволила тебе сделать это, — сказала Шошана. — Позволила, а могла остановить.
Она выдернула руку и свернула в поперечный коридор.
Изе пора было в доки, давно пора, но, вместо того чтобы двинуться от Центра здоровья прямо вниз, он направился к самой дальней лифтовой шахте, через весь Городской ландшафт. Ему нужно было побыть одному, подумать. Одну даже операцию Эстер тяжело было перенести, а еще эта массовая истерия, и если Шошана теперь бросит его… Изе мучительно, страстно хотелось побыть в одиночестве. Не сидеть с Эстер, не говорить с докторами, не спорить с Шошаной, не идти на заседание комитета, не выслушивать, как истерики пересказывают свои галлюцинации, — только побыть в одиночестве, перед терминалом ЭМ, ночью, в покое.
— Только глянь, — произнес высокий мужчина, Лакснесс из ЭВАК, остановившись рядом с Изей и вглядываясь во что-то. — Что будет дальше? Как по-твоему. Розе, что творится?
Изя проследил за направлением его взгляда. Мальчишка переходил коридор-улицу от одного кирпично-каменного фасада к другому.
— Мальчишка?
— Да, Господи, посмотри на них.
Ребенок уже ушел, а Лакснесс все смотрел, по временам сглатывая, точно его тошнило.
— Мортен, он ушел.
— Должно быть, это из районов голода, — отозвался Лакснесс, не меняясь в лице. — Знаешь, в первые пару раз я думал, что это голографические проекции. Решил, что это кто-то вытворяет, — знаешь, может, у связистов крыша поехала или еще что.
— Мы исследовали эту возможность, — заметил Изя.
— Ты на их руки глянь. Господи!
— Мортен, там никого нет.
Лакснесс глянул на него:
— Ты ослеп?
— Там никого нет.
Лакснесс смотрел на него, точно сам Изя был галлюцинацией.
— Теперь мне кажется, что это наша вина, — сказал он, переводя взгляд на то, что мерещилось ему посреди площади. — Но что нам делать? Не знаю.
Внезапно он шагнул вперед и замер с тем разочарованным выражением, которое Изя привык уже видеть на лицах тех, чьи галлюцинации рассеивались.
Изя прошел мимо. Он хотел сказать что-нибудь Лакснессу, но не мог придумать что.
Проходя по коридору, он ощутил странное чувство — точно он проталкивается через некую субстанцию или, может быть, толпу, неощутимую, не мешающую идти. Только множество не-прикосновений к рукам, к плечам, как тысячи электрических уколов, дыхание в лицо, неощутимое сопротивление. Изя добрел до лифтов и спустился в доки. Кабина была переполнена, но Изя ехал в ней один.
— Привет, Изя. Видел уже привидения? — весело приветствовал его Эл Бауэрман.
— Нет.
— Я тоже. Даже неловко. Вот распечатка по моторному отделению, с новыми данными.
— Морт Лакснесс только что бредил в Городском. Вот уж кого не назвал бы истериком.
— Изя, — укорила его Ларейн Гутьеррес, помощник механика, — при чем тут истерика? Эти люди здесь.
— Какие люди?
— С Земли.
— Мы все, сколько я помню, с Земли.
— Я о тех людях, которых все видят.
— Я не вижу. Эл не видит. Род не…
— Видел уже, — пробормотал Род Бонд. — Не знаю. Это бред какой-то, Изя, я знаю, но эта толпа, которая вчера заполонила коридор Пуэбло, — я знаю, через них можно пройти, но все их видят — они точно стирали белье и полоскали в реке. Вроде старой ленты по антропологии.
— Массовый психоз…
— …Ничего общего с этим не имеет, — отрезала Ларейн. В голосе ее прорезались визгливые нотки. «Она выходит из себя, — подумал Изя, — стоит с ней не согласиться». — Эти люди здесь, Изя. И с каждым днем их все больше.
— Итак, станция полна настоящих людей, сквозь которых можно пройти насквозь?
— Хороший способ избавиться от тесноты, — с застывшей улыбкой подтвердил Эл.
— И то, что видите вы, реально, даже если я этого не вижу?
— Не знаю я, что ты видишь, — огрызнулась Ларейн. — И не знаю, что тут настоящее. Я знаю, что они — здесь. Не знаю, кто они; может, это мы выясним. Те, кого я видела вчера, были из какого-то примитивного народа, все в шкурах, но они были даже красивы — люди, конечно, а не шкуры. Не изголодавшиеся и очень внимательные, наблюдательные такие. Мне показалось даже, что не только мы их, а и они нас видят, но в этом я не уверена.
Род согласно кивал:
— Ага, а потом вы с ними разговаривать начнете. Привет, ребята, добро пожаловать на ОСПУЗ.
— Пока что, если подойти, они куда-то пропадают, но к ним можно приблизиться все больше, — серьезно ответила Ларейн.
— Ларейн, — медленно проговорил Изя, — ты сама себя слышишь? Род? Слушайте, если я приду и скажу: «Эй, ребята, знаете что, тут трехголовый пришелец телепортировался с летающей тарелки, так что…» Что? Вы его не видите? Ларейн, не видишь? Род? Не видите? А я вижу! И ты видишь, Эл, правда? Видишь трехголового пришельца?
— А как же, — ухмыльнулся Эл. — Маленького и зелененького.
— Вы нам верите?
— Нет, — ответила Ларейн сердито. — Потому что вы врете. А мы — нет.
— Тогда вы сошли с ума.
— Отрицать то, что я и все остальные видим своими глазами, — вот это безумие.
— Эй, онтологические споры, конечно, жутко интересны, — прервал их Эл,
— но нам уже двадцать пять минут как следовало заняться отчетом по моторному отсеку.
Той ночью, работая за терминалом, Изя вновь ощутил мягкое электрическое покалывание в руках, стеснение, шепоток за пределом слышимости, запах пота, а может, мускуса или человеческого дыхания. Он стиснул голову руками, потом поднял взгляд к терминалу электронного мозга и пробормотал, словно обращаясь к нему: «Не допусти этого. У нас нет другой надежды».
Но экран был пуст, а недвижный воздух — лишен запаха.
Изя еще поработал немного, потом отправился спать. Его жена лежала рядом в ночной тишине — и все же дальше самых далеких планет.
А Эстер лежала в больнице, в вечной тьме. Нет, не вечной. Временной. Целительной тьме. Она будет видеть.
— Что ты делаешь, Ноах?
Мальчик стоял у кухонной мойки, зачарованно глядя на стоящую в раковине воду.
— Смотрю на золотых рыбок, — ответил он. — Их выплюнуло из крана.
— Вопрос заключается в следующем: до какой степени концепция иллюзии может описать интерактивную сцену, воспринимаемую совместно несколькими наблюдателями?
— Ну, — заметил Хайме, — сама интерактивность может быть частью иллюзии. Вспомним Жанну д'Арк и ее голоса.
Но в его собственном голосе не было убежденности, и Елена, ставшая лидером Аварийного комитета, задала резонный вопрос:
— Может, еще пригласим наших гостей на это заседание?
— Стойте, стойте, — перебил ее Изя. — Вы говорите «воспринимаемую совместно». Но она же не воспринимается совместно. Я ее не вижу. Есть и другие, кто не видит. Так на каком основании вы объявляете ее совместной? Если эти фантомы, эти «гости» неощутимы, исчезают при приближении, беззвучны, так они не гости, а привидения, а вы отбрасываете рассудок и…