Выбрать главу

Он был бледен, с белокурыми волосами. Физическое наследство дало этому смуглому типу левантинца некоторую восточную грацию, болезненную и утонченную, отблеск, быть может, его внутренней жизни, плодовитой на вымыслы.

Борха не говорил никому о той беспрерывной игре фантазии, которая украшала его внутреннее существование. Никто уже не рассказывал ему сказок, как в детстве; но теперь он рассказывал их сам себе, фабрикуя все новые силой неутомимого воображения. Все окружавшее казалось ему посредственным и недостойным его; чтобы освободиться от этой скудной действительности, он летал по лживым и обольстительным небесам, которые человечество творило, желая придать красоту жизни.

Он мысленно влюбился в Венеру — самое высшее и совершенное воплощение красоты. Но Венера, которую боготворил Борха, не была Венерой классических художников, вышедшей обнаженной из пены морской, или восседавшей на белых и крепких, как мрамор, облаках под беспрерывным дождем цветов. Это была Венера, которую знавал поэт Тангейзер — Венера, жившая в средние века в гротах с розоватым светом, или на диких горах вроде «Венусберга», обольщавшая мужчин соблазном бессмертной своей плоти, отдававшаяся сладострастию и греху под колокольный звон, степенное пение процессий и армий паломников, которые шли в Рим, чтобы вымолить себе прощение грехов.

Эта средневековая Венера была двойная. Вторая личность — воплотилась в ее красоте. Раввины знали о существовании страшной женщины, жизнь которой будет продолжаться, пока будет продолжаться мир. Эта женщина — Лилит. Адам знал ее после грехопадения, и тысячелетняя, бессмертная Лилит была одной из любимейших супруг Соломона.

Драматическая поэма Вагнера — краткое изложение разных северных легенд — казалась Борха душой Средних веков, переданных в звуках. Здесь ничто не было пропущено: и трубадуры, алчущие красоты, без которой не стоит жить; и толпы паломников, стекавшихся отовсюду в Рим; и Тангейзер, вечно всем недовольный, вздыхающий о том, чего не имеет, и забывающий то, что достигнуто, чтобы опять добиваться того, что бросил; Венера — искушение, сладострастие, грех; и папа, всемогущий наследник древних цезарей, в негодовании узнающий, что смертный разделял ложе страшной Лилит, царицы всяческих мерзостей, и отказывающий окаянному в отпущении грехов, тем самым ставя его выше всех людей, создавая из него исключительное существо, грандиозное в своем мрачном величии, трагически прекрасное, подобное павшему ангелу.

Ах!.. Борха восхищался скитальцем-певцом, завидуя его проклятому блаженству. Он был безнадежно влюблен в Венеру-Лилит, которая уже не удостоивала простых смертных своим появлением.

II. Вдова «Короля степей»

Пройдя в несколько мгновений всю прошедшую свою жизнь, Борха в то же время не сводил глаз с аргентинской дамы.

Он восхищался ее красотой еще в доме Бустаменто; но здесь, в отеле, он видел ее близко, без всяких драгоценностей и украшений, которые тогда придавали ее красоте ослепительный блеск. Он еще помнил бриллиантовое ожерелье, возбудившее восхищение и зависть других женщин. Теперь на ней было только колье из жемчугов на шее, обладавшей, казалось, такой же, как и они, молочной прозрачностью. Платье ее отличалось, элегантной простотой. Клаудио подробно разбирал ее красоту, чтобы объяснить себе обаяние, которое, казалось, окружало ее как бы сиянием. Прежде всего, в ней привлекала внимание белизна кожи, напоминавшая белизну жемчуга, слоновой кости, белизну белых и сквозящих материй, обладающих нежным внутренним блеском. Она не портила кожу притираниями. Несомненно, она посвящала целые часы на поддержание своей красоты, но эту работу скрывала с осторожной ловкостью, — только немножечко краски на губах, очень легкий голубой ореол вокруг век, тонкая черная линия в углах глаз.

Борха понял, что наиболее привлекательным в ней, не говоря о скульптурной соразмерности ее тела, была улыбка, — легкая улыбка, которая бродила на ее губах, и влажный, нежный, сладостный взгляд глаз, с несколько расходящимися веками.

В своем воображении он видел ее, увенчанную фиалками, как Афродиту греческих певцов, когда ее подняли на Олимп, похитив из Средиземного моря, где она только-что родилась из пены морских волн. Клаудио пристально смотрел на ее короткие белокурые волосы, без всякого украшения, очевидно, быстро и небрежно приглаженные перед зеркалом перед тем как сойти в столовую. Но видел он это лишь глазами воображения. Мысленно он созерцал ее в головном уборе богини. Несомненно, она была увенчана фиалками, как Афродита. Он ощущал их благоухание.