Но счастье снова повернулось к ней лицом. Дела пошли опять хорошо: деньги появились в изобилии, и мало-по-малу вернулась прежняя жизнь.
В одно утро Розаура снова проснулась богатой. Большая часть ее территории была продана банками, долги все уплачены, и, наконец, после целого года споров, прений, собраний, вдова оказалась обладательницей большого состояния. Розаура сохраняла свое место среди миллионеров страны.
Европа и, в особенности, Париж привлекали вдову. Доктора в Буэнос-Айресе знают болезнь, чисто аргентинскую, всегда свирепствовавшую там среди женщин. Врач, после долгих исследований, улыбается и говорит мужу:
— У вашей сеньоры болезнь Парижа.
Так как Розаура не нуждалась в разрешении для этого путешествия, она немедленно уехала во Францию. Бедная родственница сопровождала ее туда, чтобы заботиться там об ее двух малютках.
Розаура опять стала главным украшением маленького американского мирка, говорящего по-испански и живущего в Париже. Она наняла отель вблизи Булонского леса, виллу на Лазурном берегу — для зимних месяцев, а лето делила между Довилем и Биаррицем.
Некоторые испанские ее друзья, с которыми она познакомилась в Биаррице, пробудили в ней желание побывать в Испании. И ее предки и предки Пинеды были родом оттуда. Розаура поехала в Мадрид, где пробыла довольно долго. Дон Аристидес Бустаменто, познакомившийся с богатой вдовой в Биаррице, считал своим патриотическим долгом быть ее гидом по музеям и при экскурсиях в ближайшие исторические города.
Однажды, в более интимном кругу в доме сеньора Бустаменто, Розаура и «кабальеро Тангейзер» впервые встретились друг с другом. А теперь, по прошествии двух лет, неожиданно снова увиделись в отеле в Авиньоне.
Борха напрягал память, чтобы вспомнить все, слышанное им урывками о жизни этой женщины. Кто-то двусмысленно улыбнулся, говоря о ней и о некоем Урданета, тоже американце, живущем почти всегда в Париже. Но больше он ничего не мог вспомнить.
Розаура говорила с ним и спрашивала, почему он так рассеян. Дама желала знать, как ему пришло в голову написать книгу: поэму в прозе о доне Педро де-Луна, — испанском папе в Авиньоне.
Борха пришлось рассказать, как еще в детстве, живя в Валенсии с дядей Фигуэрос, он восхищался портретом папы Калликста III. Фамилия его тоже была Борха. Старая служанка каноника говорила ребенку, что человек может добиться всего, если сосредоточит все свои силы на одном желании. Папа, изображенный на овальной картине, повторял с самого своего детства: «Я буду папой, я буду папой», и стал им. Он же открыл дорогу к папскому престолу одному из своих племянников, Родриго де-Борха, известному впоследствии под именем папы Александра VI (третий испанский папа), отцу многочисленного семейства, который итальянизировал свою фамилию, превратив ее в Борджиа.
Вдова Пинеды слушала Клаудио с интересом. Правда, в парижском салоне ее отеля или на террасе виллы эти же рассуждения показались бы ей скучными. Он говорил, что его исследования о первом Борджиа натолкнули его на дона Педро де-Луна, колосса, высеченного в глыбе горы.
— Мне стыдно, — заявила Розаура, — что я совсем не знаю Авиньона, после того, как столько раз была в нем. К тому же этот папа, которым вы так восхищаетесь, начинает интересовать и меня. Мне всегда нравились люди с сильным характером, с сильной волей, которые знают, чего они хотят, и умеют хотеть.
Она обещала пойти на другой день утром с Борха осматривать дворец-крепость Авиньонских пап. Быть может, в тот же вечер она уедет. А может быть, продолжит свой отдых в Авиньоне еще на два или три дня.
Ей нечего делать на Лазурном берегу; никто ее не ждет. Настала весна, и люди, которые провели там зиму, уже уехали далеко. Борха робко высказал сомнение, которое уже давно смущало его:
— Кажется странным, что такая сеньора, как вы, едете на Лазурный берег, когда все люди вашего круга давно уехали оттуда. Только важная и неотложная причина…
Розаура посмотрела на него, будто хотела выведать его мысль. И затем сказала с деланной простотой:
— Я хотела забыть жизнь в Париже, не видеть людей, проводить дни, не думая ни о чем, любуясь Средиземным морем.
И, не замечая противоречия между этим заявлением и следующей фразой, добавила:
— Я была в Париже чересчур одинока и скучала.