В течение 20-х годов, долгое время спустя после первого открытия Резерфорда, продолжались чисто журналистские упражнения в широкой прессе. За несколько месяцев до смерти (1937 г.) Резерфорд публично заявил, что все разговоры об использовании ядерной энергии — вздор. Но в данном случае «фантазеры и всегдашние возмутители спокойствия» оказались правы (разве только немного поторопились), а Резерфорд ошибся. В действительности и он, и другие ученые двигались по параллельным путям, и из-за каприза истории пьеса «Крылья над Европой» (показывавшая, что могло случиться, если бы ученый внезапно приобрел способность распоряжаться беспредельной энергией) была поставлена на лондонской сцене несколько дней спустя после того, как Кокрофт и Уолтон осуществили в 1932 г. атомное превращение. Подобные экскурсы в будущее делались пока еще теми писателями, которые черпали материал скорее из воображения, чем из фактов. Но обстановка постепенно менялась. Жолио при получении Нобелевской премии в 1935 г. сказал: «Если обернуться назад и бросить взгляд на все возрастающий прогресс науки, то можно предположить, что исследователи, могущие по своему желанию создавать или разрушать элементы, узнают также и то, как можно осуществить превращения взрывного характера — настоящие химические цепные реакции». Это прозвучало многозначительным намеком. Он же предполагал, что появление «новых» звезд, т. е. звезд, обычно невидимых невооруженным глазом, которые вдруг вспыхивают с огромной яркостью, может происходить в результате ядерных цепных реакций: «Такая внезапная вспышка звезды, вероятно, вызывается превращениями взрывного характера... процессами, которые исследователи, несомненно, попытаются реализовать, будем надеяться, с необходимыми предосторожностями».
Д-р Астон, открывший изотопы — химически одинаковые разновидности одного и того же вещества,— допускал наличие в почти неограниченных количествах сверхатомной энергии, которая когда-нибудь будет использована человеком. «Мы не в состоянии препятствовать этому,— утверждал он в 1937 г.,— и можем только надеяться, что человек не будет применять такую бомбу для взрыва двери своего соседа». В то время вопрос об оружии для большинства людей, склонных к фантазии, стал, по-видимому, подходящей темой для послеобеденных разговоров, но предположения о возможности изготовления бомбы были совершенно определенными. Макс Борн, выдающийся немецкий физик, который играл важную роль в разработке квантовой теории, приехав в 1933 г. из Геттингена в Англию, сказал: «Во время визита в Кембридж задолго до войны и еще до экспериментов Гана и Штрассмана я слышал об этом от Сцилларда... С того времени эта проблема не выходила у меня из головы». Речь идет, по-видимому, о плане Сцилларда, выработанном им в Лондоне после бегства из Европы. Желая поступить в Кавендишскую лабораторию, он сумел добиться встречи с Резерфордом. Во время разговора с ним Сциллард изложил свои взгляды на возможность создания ядерного оружия. Реакция Резерфорда осталась неизвестной, хотя о ней можно догадываться. Некоторое время спустя Сциллард пересек Атлантику, направляясь в Соединенные Штаты.
В месяцы, предшествовавшие войне, проблема ядерного оружия действительно беспокоила многих физиков. Нам хотелось бы сейчас рассмотреть, каким образом в различных странах, занятых ядерными разработками, эта проблема стала затрагивать не только ученых, которые могли изобрести некое разрушительное оружие, но также и государственных деятелей, по-видимому приказавших бы военным применить его. А военные, несомненно, могли сформулировать свои соображения о том, как должно быть устроено такое оружие, чтобы получить от него максимальный эффект.
Что касается французов, то остается неясным, какое место занимала в их намерениях бомба и какое — производство промышленной энергии. Каждый член коллектива, работавшего тогда в Коллеж де Франс, имел по этому поводу свое мнение, так же как и правительственные чиновники и ученые, поддерживавшие предпринятое дело. Несомненно, что мысль, зародившаяся у Халбана, о медленных нейтронах, а не о быстрых (разница, которая вскоре станет ясной), вела скорее к ядерному реактору, а не к бомбе.
Насколько причудливо переплелись у французов проекты создания бомбы и производства промышленной энергии, можно проиллюстрировать двумя примерами — получением патентов французским коллективом и обстоятельствами, при которых этот коллектив был обеспечен ураном. Вопрос о патентах впервые был поднят после получения субсидий. Жолио отнесся к этому отрицательно. Он настаивал, что в науке так не поступают и, во всяком случае, так никогда не поступала мадам Кюри, чьи работы всегда были открыты для всех. Ему напоминали, что супругам Кюри приходилось выпрашивать радий по всему миру и что почти половина этого элемента, использовавшегося в Институте Кюри, была даром женщин Америки. Однако дело заключалось не в этом аргументе, хотя и приняли решение о патентовании. Жолио-Кюри все же был убежден, что не в интересах Франции использовать большие потенциальные возможности ядерной энергии только ею одной на основании патентов, так как, несомненно, другие страны некоторое время спустя достигнут того же.