Этот дом был не только убежищем для наших с Оливией «игр в счастливую семью», но и попыткой уйти из-под всеобъемлющего контроля отца — Мариссэна Аваджо. Он владел слишком многим и уверился в собственной бесконечной власти. Над деньгами, над рабочими золотых копей, над семьей. И верил, что может играть людьми, как фигурками на шахматной доске. Что каждое его появление на публике — сродни появлению солнца после долгого хмурого сезона. Поэтому он не пришел на выставку, устроенную в собственном родовом поместье. Много чести непослушному сынку.
Бессонница. Не в силах больше находиться в душной комнате, я оставил поцелуй на оголенном плече любимой и вышел в коридор. Скорее бы свершилась свадьба, чтобы, мы наконец, перестали скрываться и все эти пересуды прекратились.
Темная звездная ночь погрузила всех обитателей коттеджа в глубокий сон. Спустившись по тихо поскрипывающей лестнице на первый этаж, завернул в сторону кухни. Там на узкой скамейке спала чумазая девчушка, дочь кухарки. В камине догорали угольки, отбрасывая бледный красновато-багровый свет на неровный деревянный настил. Наполнив стакан чистой холодной водой со льдом, я пошел дальше бродить по дому.
В большой гостиной на столике в углу стоял вставленный в рамку портрет Оливии, который я позапрошлой зимой набросал углем. Я долго рассматривал его, неосознанно тепло улыбаясь накатившим воспоминаниям. Тогда у нас все только начиналось. Оливия с подругой Викандрой фон Хайген слишком быстро гнали на санях по занесенным снегом дорогам Района Правителей и ожидаемо перевернулись. Мы со слугами помогли им с транспортом, обогрели и даже предложили вызвать Друида-лекаря. Я впервые взглянул на знакомую с детства соседку по-новому. Раскрасневшаяся и веселая, она не переставала щебетать и шутить, отказалась от целебных друидских настоек и в благодарность за «спасение» пригласила в гости на чай. Заглянув напоследок в ее серые, как дождливое небо глаза, я понял, что захочу их увидеть снова. И не один раз.
— А какой сейчас свет в мастерской? — спросил я сам себя. Внезапно в голову пришла мысль, что я никогда еще не рисовал ночью. Чего уж там — даже не заходил туда после захода солнца. И ноги сами понесли меня в мастерскую.
В окно, отбрасывая по стенам блики глубокого синего цвета, заглядывала большая круглая луна. В ее свете качались ветки, наполненные жизнью и силой лета. Я стоял перед мольбертом. В руке покоилась буковая палитра, в другой — кисть из волос редкого турова́того кота. Тонкий холст, лучшей работы мастеров Вольного берега…
Зеленый… Как бы смотрелся на этом холсте зеленый?
Что я тогда рисовал? Не знаю, мне просто хотелось выплеснуть мысли наружу и непременно сделать это в изумрудно-зеленом тоне… Я не чувствовал времени, оно шло мимо меня. Теперь в этом мире существовали только я, холст и глаза цвета летней листвы, проникающие внутрь…
Месяц, заглядывавший в окно, скорбно опускался к горизонту и скоро скрылся за крышами домов. Теплые розово-фиолетовые лучи раннего солнца готовились к дневной работе — освещению мира, но не было в то утро более занятого человека, чем я. Смешивая краски изумрудов, трав и священной бабочки альфи́с, я создавал, как мне казалось, свой шедевр. То, что закрепит мое имя в веках…
Кроме Оливии в моей жизни больше нет ничего значительного. Зачем нужен талант, если не можешь сделать что-то великое?
— Ариэн, ты здесь! — тихо прошлепав босыми ногами по полу, ко мне подошла Оливия. Она только проснулась и говорила чуть заспанным голосом. — А я решила, что ты опять укатил вместе с Оболтусами. Я рада, что ты дома.
— Ты уже проснулась? — спросил, не оборачиваясь, улыбаясь любимой глазами, перед которыми плясал мольберт. — Как спалось?
— Чудесно! А ты? Совсем не спал? — зевая поинтересовалась Оливия. Я бросил быстрый взгляд через плечо — даже с растрепанными золотыми волосами и следом от подушки на лице, она была прекрасна.
— Я, кажется, решился.
— Решился на что? — из голоса невесты моментально пропала сонливость, уступив место настороженности. Глаза распахнулись и тут же сузились.
— Кажется, я буду писать этот портрет, — признался, широко улыбнувшись. — Может, задержишься сегодня? Мне потребуется все мое вдохновение…
— Ты же знаешь, что я не могу! — воскликнула Оливия, расстроенно сдвинув бровки и нахмурив губы. — Еще пара лишних минут, и солнце взойдет слишком высоко… А там и родители спохватятся.
— Я понимаю… Но попытаться удержать тебя стоило…
— Стоило! А то, кто еще бы сказал тебе, что у нее тут глаза раскосые! — Оливия хихикнула. — Ты смотри, только не влюбись в нее ненароком! Ведь я тебя с ней делить не буду — ни за что не отдам, — промурлыкала девушка, крепко обнимая меня сзади, утыкаясь носиком в спину.
— Этого и не требуется, любовь моя.
Развернувшись, я чмокнул Оливию в лоб.
Решение принято. И оно далось мне на удивление легко.
* * *
В тот же день я заказал у караванщиков дюжину холстов цвета кости из Мирктара. Они лучше всего передают цвет кожи и каждый стоит не меньше двух золотых монта́ри [9: Монта́ри (мет. золото) — золотая монета, распространенная в городах-государствах Великого Болота], но разве портрет богини не достоин лучшего? Лиджев Сарботти, к которому я направил свои пожелания, немного удивился количеству заказанных листов, но в обычной для него деликатной манере пообещал, что все будет доставлено в положенный срок. И я с нетерпением ждал объявления об отходе каравана. Как юная Друидка, предвкушающая первый поцелуй.
А пока приходилось довольствоваться более простым набором красок и холстов. И каждый раз, как я вставал перед мольбертом, ощущение счастья возрастало, а необычайное вдохновение накрывало с головой. Тот факт, что богиню никто никогда не видел, даже Друиды, совершенно не пугал меня, ведь я не они, я — художник. А творческим натурам всегда дано больше, чем простым обывателям. Даже Друидам.
В детстве нам рассказывали, что в древние-древние времена, когда первые Друиды пробудились и почувствовали свою связь с Природой, Она ходила меж них. Я пытался представить, как это было, как сама Богиня Митара, одетая в платье из веток, листьев и лиан, учит неразумных людей простым молитвам и письменам. Как они взирают на нее с благоговением и трепетом, внемлют и впитывают мудрость, которую пронесут сквозь века.
Пару раз Оливия позировала для портрета обнаженной, укрывшись одной только прозрачной тиффалейской накидкой — но это было не то. Я нуждался в чем-то особенном, неземном. А невеста, изученная до глубины, до кончиков пальцев, не представляла больше загадки. И теперь я подолгу рассматривал изображение богини, установленное в семейном святилище в поместье Аваджо. Пару раз приходилось сталкиваться с отцом. Величественный и холодный Мариссэн Аваджо насмешливо улыбался и смотрел, в целом, снисходительно.
— Никогда бы не подумал, что мой родной сын, моя кровь — вдруг станет фанатиком! — хохотал он, раскуривая в длинной трубке терпкое дымное зелье. — Это все расплата за мои грехи и грехи твоей потаскухи-матери.
Сцепив зубы, я позволял ему оплевывать то единственное светлое в моей жизни — память о матери. Ведь я по-прежнему зависел от отца — он платил по моим счетам. Самым сложным решением было — хранить молчание. Я решил, что пока не буду говорить о своей миссии никому. Отцу достаточно того, что я получил грандиозный заказ, который прославит наше имя, и поэтому не появлюсь на семейной вилле до тех пор, пока не выполню его. Только Оливия знала. И с каждым днем испытывала все меньше восторга.
А меня несло. И ничто не могло меня остановить. Становясь у мольберта, я впадал в невообразимое состояние экстаза, которое не испытывал, даже рядом с Оливией. Оно захлестывало меня, переполняя сердце и разум. Мне хотелось улыбаться всему миру, любить всех и каждого, смеяться так, чтобы даже Круг чувствовал мою эйфорию.
А еще мне хотелось работать. Это божественное ощущение, когда ты стоишь у абсолютно чистого листа, но уже видишь перед глазами то, что ты хочешь изобразить. Вот оно, прямо перед тобой. Перенеси это на холст, воплоти свои мысли, соверши акт творения. Уподобься самой богине, когда-то создавшей наш мир, а теперь пожелавшей, чтобы я, смертный, ее подданный, нарисовал ее портрет! С каждым мгновением, проведенным напротив полотна, я убеждался в том, что всесильная Митара сама избрала меня. Потому, что я достоин. Потому что я, единственный на всем свете человек — могу это сделать! Друиды и прочие маги пользуются своими силами, ниспосланными им свыше богами, чтобы создать изображение. Никто из смертных на такое не способен. Никогда. Кроме меня. Избранного Богини Митары. Все здесь, в моей голове. Нужно лишь усердно работать. Нужно не создать отражение, не приукрасить реальность — а явить миру Истинный Лик.